Камни его родины - Гилберт Эдвин - Страница 62

Рафф стоял навытяжку рядом с ним, судорожно сжимая кулаки и заклиная себя держать язык за зубами. Ни слова, черт бы его побрал, ни слова! Просто стоять, "делать вид, что слушаешь, смотришь, думаешь. Терпеть, держаться. И получать жалованье, получать полностью, чем дольше, тем лучше. Пусть сбережения растут. Все выше и выше. Выше сосен...

– ... Кажется, мне все-таки удалось кое-что состряпать для главного входа и лестницы «Юнайтед кемикл», – говорил Керк. – Посмотрите, как это можно использовать. – Он встал. – Вейнтроуб даст вам планы всех этажей и необходимые разрезы. – Керк отошел и начал обходить доски других проектировщиков.

Рассматривая набросок Керка, Рафф сперва решил, что это просто ловушка. С того самого злополучного дня, когда он, едва придя в контору, предпринял попытку в принципе пересмотреть архитектурное решение башни «Юнайтед кемикл», этот проект словно сквозь землю провалился. Поэтому теперь он заподозрил, что новое задание – это очередная попытка Керка унизить и скрутить его.

Впрочем, нет, тут что-то другое. Похоже на то, что этот эскиз действительно дает решение задачи. И решение замечательное: не связанная со стенами монументальная лестница легко взлетает на промежуточную площадку и дальше, на галерею второго этажа.

Рафф придвинул себе стул. Он не пошел к Вейнтроубу за чертежами. Он сел и углубился в изучение грубого наброска Керка.

Здорово задумано. Настоящая скульптура из бетона, напоминающая огромное, слегка сплющенное «8», устремленное ввысь. Главная прелесть замысла – в смелом контрасте между мягкими, даже чувственными очертаниями лестницы и строгой геометричностью самого холла.

Чем дольше он рассматривал набросок, тем больше восхищался. Трудно поверить, что это придумал Керк. Весь облик этого сухого, бесчувственного человека плохо вяжется с таким скульптурным, полным жизни и чувства замыслом. И все же уважение Раффа к Керку возросло.

Хотя эскиз представлял собою небрежный рисунок от руки, пропорции были соблюдены с поразительной точностью. Края старого конверта пестрели примечаниями и пояснениями Керка о материалах и способах обработки. Тут был даже набросок опалубки для изготовления фасонных ступенек из бетона.

Рафф приступил к разработке проекта в полном объеме, включая рабочие чертежи. Ему и в голову не приходило что-либо менять или пересматривать решение в принципе. Замысел был слишком хорош.

Всю неделю он работал с необыкновенным жаром. Он сделал несколько предварительных чертежей, пока не убедился, что полностью использовал все возможности, заложенные в небрежном эскизе Керка. Потом он занялся разрезами, планами на разных уровнях и частичными проекциями. Он вычертил также перспективный вид, показывающий эту великолепную лестницу под углом зрения человека, входящего в холл с улицы.

В следующий понедельник (тот самый день, который он рассчитывал провести в Тоунтоне на торжестве закладки банка), вернувшись с ленча вместе с Чилдерсом и Ейтсом, Рафф увидел, что Мансон Керк сидит перед его доской. Рядом с пепельницей на доске лежал нетронутый сэндвич. |

На этот раз Рафф не почувствовал ни гнева, ни каких-либо опасений. Он знал, что работа выполнена превосходно, и спокойно ждал разговора с Керком. Тут сыграло роль и уважение, которое он теперь чувствовал к Керку как к архитектору.

Керк отодвинул сэндвич и начал перелистывать чертежи. Закончив, он сложил их. Потом просмотрел еще раз.

– Не вижу во всем этом никаких потрясающих изменений, – сказал он наконец.

– Изменений? – удивился Рафф.

– Вот именно, изменений.

– Насколько я понял, вы поручили мне разработать вашу конструкцию, – сказал Рафф. – По моему, она так хороша, что ни к чему мудрить.

Керк поерзал на стуле и опустил пергаментные веки.

– А главная башня, по-вашему, была недостаточно хороша, и над ней нужно было мудрить?

До сих пор ведь не успокоился, а? Никак не может забыть, что Рафф в первый же день предложил совершенно новое решение башни и, сам того не желая, выступил против начальства.

Рафф встревожился:

– Как насчет лестницы, мистер Керк?

Керк снова взялся за чертежи:

– При чем тут лестница?

– Что вам не нравится? – растерянно спросил Рафф – Мне показалось, что решение замечательное. Ни один здравомыслящий человек не стал бы вносить существенные изменения.

– Любой олух растолкует вам, что мы не для того нанимаем инженеров, чтобы они перечерчивали готовые эскизы, – грубо сказал Керк, повысив голос.

– Я только... – негромко начал Рафф, чувствуя, что все в отделе умолкли, следят за ним и прислушиваются. Он почти физически ощущал, как сжимается вокруг него это кольцо молчания.

– Что «только»? – повторил Керк. – Вы перечертили то, что я вам дал. Это мог сделать простой чертежник. За что вы получили степень? За что вам дали стипендию Келлога?

– Мистер Керк... Я ведь ничего тут не проектировал, – запротестовал наконец Рафф. – Я уже получил однажды взбучку за попытку...

– Целая неделя ушла у вас на эту лестницу, – хмуро сказал Керк.

– Такую работу быстрее не сделаешь...

– А что вы, собственно говоря, сделали? Что вы тут улучшили? – Голос Керка, все более громкий, все более скрипучий и монотонный, раздирал уши. – Любой олух, любой первокурсник Пратт-колледжа справился бы с этим. Получая вдвое меньше, чем вы.

В комнате было так тихо, что Рафф слышал, как стучит кровь у него в висках.

– Я доверил вам эту работу, – раздельно продолжал Керк. – У нас в конторе каждый проектировщик обязан творить, изобретать. Я дал вам набросок и сказал: посмотрите, что можно с этим сделать. А вы что мне преподносите? Тот же набросок, только увеличенный! Ну-ка, посмотрим, во что обошлась «Пирсу и Пендеру» ваша гениальность? Вы явились к нам... когда это было?.. По-моему, этот достопамятный день...

Рафф уже почти ничего не слышал. Он изо всех сил сдерживался, стараясь сохранить какое-то подобие собственного достоинства. Но судорожно сжатые руки уже не слушались его, а все мудрые решения, и упорство, и гордость, и постоянная забота о поддержании должного равновесия между дебетом и кредитом – все это вдруг расплылось, отступило на задний план, и в неудержимом, диком, первобытном порыве он сгреб чертежи со стола, изорвал их, скомкал и швырнул в тупую физиономию Мансона Керка, проявившего поистине чудеса изобретательности.

Этим взрывом, уничтожившим шедевр Керка – лестницу, все и кончилось.

Гибель чертежей расстроила Раффа не меньше (если не больше), чем потеря работы. Раз уж нужно было уйти – а это, как видно, было неизбежно, – почему он не сделал этого спокойно, с достоинством? Вел себя так, что хуже некуда, рассвирепел, ответил на грубость еще большей грубостью и под горячую руку уничтожил замечательную работу своего врага.

Ровно неделю назад он попросил Керка отпустить его на один день, чтобы съездить в Тоунтон и принять участие в знаменательной церемонии. Сегодня как раз тот самый день.

Теперь, угрюмо и бесцельно слоняясь по улицам, он старался доискаться, в чем же скрытое значение этого дня? Если только оно существует. Все же это что-нибудь да значит: в кои-то веки собрался взять за свой счет свободный день, чтобы увидеть сияющее лицо Вернона Остина, а вместо этого дал по физиономии Мансону Керку и вылетел со службы (без рекомендации). Во всем этом должен же быть какой-то смысл, значение, какая-то цель?..

... Эх ты, кривоносый еврейско-ирландский ублюдок! Очень просто: кончишь тем, что сопьешься. Вот тебе и цель! Сопьешься, как спилась бедная, суеверная, выжившая из ума Джулия.

... Где-то тут на Лексингтон-авеню должен быть бар.

Он вошел. За здоровье Джулии. Джулии, которая всякий раз, как ей удается обмануть своих тюремщиков и раздобыть кварту виски, усаживается у забранного железной решеткой больничного окна и безуспешно ждет появления Морриса.

Отдав должное этим воспоминаниям и наскоро выпив три коктейля, чтобы промочить горло и успокоить кровь, все еще стучавшую в висках, Рафф выскочил из сырого, пропахшего пивом салуна.