Покров над Троицей. "Аз воздам!" (СИ) - Васильев Сергей - Страница 6

Проводив недобрым взглядом нового свитского, Митяй плюнул сгоряча, смутился, перекрестился со словами «прости, Господи, грехи наши тяжкие…», кликнул Ивашку и уверенно зашагал в монастырскую скрипторию, бормоча под нос проклятия нехристям и еретикам, втирающимся в доверие к хорошему человеку.

Сам князь, яростно прислушиваясь к своим мыслям, никакого выхода не находил, отчего злился на весь свет, но более всего на себя — что вовремя не озаботился иными источниками воды, понадеялся на монастырские, успокоился заверениями ключника, что водой обитель снабжена обильно и надёжно, от верхних прудов в монастырский колодец проведен потайной водовод, и опасаться нечего…

Стало быть, тайный водовод не такой уж и тайный, раз литвины две недели долбили мерзлую землю, отводя из прудов живительную влагу. И что теперь делать? Можно топить снег, но его не так уж много в этом году. На вылазки за водой ходить? Сколько ее наносишь? Копать новый колодец — поздно. Оставлять всё как есть — невозможно. Куда ни кинь везде клин, и даже кислые дела латинского войска уже не радуют…

Понеся оглушительные потери во время неудачных штурмов, оставив под монастырскими стенами почти всю латную кавалерию и алебардщиков, полки Льва Сапеги растеряли молодцеватый задор и перешли к плотной вязкой осаде, не надеясь взять обитель наскоком.

Лисовский со своим летучим отрядом, получив высочайшее соизволение, отправился грабить северные города. Отъехали «за зипунами» многие казаки и даже дворяне. От войска Сапеги на зимнее время осталась треть, но облегчения сидельцам это не принесло. Число защитников обители сократилось до тысячи и продолжало таять — болезни, раны, смерть или плен на вылазках….

И вот новая напасть… Опасно мелеющий колодец — очередное испытание, на этот раз жаждой, предотвратить которое князю не представлялось возможным.

* * *

— Отец Димитрий, что искать надобно? — Ивашка наблюдал, как его наставник, забыв про него, ожесточенно перебирает древние книги.

— Всё про воду, Иван, всё про неё, родимую, — зарывшись в старый пыльный сундук, бубнил Митяй Малой, не прекращая изучать свитки и фолианты. — Я сам, молодым ещё, делал список с ранней летописи о том, как строили новый колодезь в обители, как закладывали пруды и перекрывали старый cтуденец с водоводом из Кончуры, ибо с паводком через него верхом воды талые выходили — что ни весна, обитель заливали. Нам бы сыскать ту грамотку, где писано про колодезь, преподобным построенный.

Писарь понятливо кивнул, огляделся со вздохом, зная, сколько старья придется переворошить, выбрал сундук видом подревнее, открыл, чихнул от поднявшейся оттуда пыли и бережно взял в руки первую попавшуюся грамоту…

* * *

— Самое старое описание этих мук пришло к нам из Древнего Египта. Почти 4 тысячи лет назад фараон Аменемхет I послал чиновника Синухе на Суэцкий перешеек. Древний папирус сохранил память о страшных днях, которые Синухе и его люди провели в пустыне. «Мой язык, — писал несчастный, — прилип к нёбу. Мое горло пылало. Все тело молило: „Пить, пить!“. И я познал вкус смерти»…

Чьё-то еле разбираемое сквозь сон незнакомое бормотание, повествующее о Древнем Египте, заставило Ивашку очнуться. В паре шагов от него, у грубо сколоченного из горбылей стола сидел незнакомый паренёк, в монашеской скуфейке, таком же, как у него, подряснике, и старательно водил пальцем по пергаменту, тщательно проговаривая читаемый текст. Пламя стоящей перед ним свечи колыхалось от дыхания и склонялось к книге каждый раз, когда чтец делал паузу.

— Ты кто? — испуганно спросил Ивашка… Он оглядел подвал и застыл в недоумении, не понимая, что происходит. Никаких каменных сводов над ним не было и в помине. Пропал и его наставник. Писарь вместе с незнакомым отроком находился в деревянном срубе с низеньким, закопченным до черноты потолком из скверно струганого тёса.

— Опамятовался! — обрадовался чтец. — А я уж гадал, какая хворь тебя разобрала. Всё лежишь и бредишь…

Он резво встал из-за столика, оказавшись выше ростом, чем казался сидючи, и подскочил к Ивану, не сводя пристального, внимательного взгляда.

— Что ты спросил?

— Кто таков? — повторил свой вопрос Ивашка, заглядевшись в неожиданно синие и яркие, словно светящиеся изнутри глаза чтеца.

— Слуга Божий, — отрок пожал плечами, словно удивляясь недогадливости собеседника, — при воинстве христовом состою, а тебя нашел здесь, в пономарской келье. Думал, сродственник его какой… Когда пришел, ты на лавке лежал и всё про воду бубнил, а я как раз временник сей переписываю…

— Где я? — севшим голосом прошептал Ивашка.

— Так в обители, — так же тихо ответил собеседник. — Неужто запамятовал? Как зовут-то, помнишь?

— Иваном кличут…

— А меня Георгием, но можешь звать меня Юрко. Ты сам, чай, из хожалых, к игумену?

— К нему, радетелю нашему, — кивнул Ивашка просто для того, чтобы сказать хоть что-то, не желая вызывать подозрения. — Где найти преподобного?

— Так у себя, небось, — мотнул парень куда-то вбок вороной гривой, — но ты бы погодил чуток, не до тебя. Там гонцы его под крыльцом дожидаются и рязанские, и тульские, и тверские, и коломенские… Даже из Литвы надысь приехали… Словесник монастырский прямо в молитвеннике намедни начертал, какая у нас тут толчея. Сроду такой не бывало…

Ивашка не сразу обратил внимание на непрекращающийся людской гул за бревенчатой стеной — словно избушка, в которой он оказался, стоит посреди торжища, а вокруг шумит многоголосая ярмарка. Он приподнялся с деревянной скамьи — точь в точь, как стояла в его подвале, — потянулся, разминая затекшие руки-ноги, подошел к увесистому тому в тяжёлом кожаном переплёте и сразу же узнал сто раз виденную надпись, вклинившуюся в мерные ряды богослужебных песнопений и проливающую свет на дела преподобного Сергия осенью 1380 года.

«Лета 6888, месяца зорничника в 11ый день, в пяток, на память об агиос апостола Кондрата, по литургии почата бысть писати татрать. В то ж день Симоновский приездил. В то ж день келарь поехал на Резань. В то ж день нача чернца увеща… В то ж день Исакий Андроников приехал к нам. В то ж день весть приде, яко Литва грядуть с агаряны… В то ж день придоша две телезе со мнозем скрипеньем в первый час ночи…».(*)

— Стало быть, жнивень нынче, день одиннадцатый, — машинально повторил Ивашка.

— Намедни был, — поправил его чтец, — нынче уже тринадцатый грядёт…

— Лета 6888?

— Ага,- кивнул паренек.

«Чудеса какие! — вертелись мысли в голове писаря, — сморило, видать… Уснул в правление царя нашего батюшки Василия Ивановича, а снится мне, будто попал я к Сергию преподобному в канун битвы Куликовой. Господи, боязно-то как… И занятно!… Но по первой надоть колодезь найти, мы ж про него с отцом Димитрием грамотку искали! Выходит, помог нам преподобный Сергий, не отверз молитв наших…».

— Да спаси тебя Христос! Игумен — он всем помогает, никому не отказывает! — услышал Ивашка голос послушника и понял, что последние слова произнес вслух.

— А скажи-ка мне, мил человек, где сейчас колодец в обители… Тот, старый…

— Там же, где и вчера. Только он у нас один, другого нет, да и не бывало никогда…

— Пройдусь я к нему, что-то в горле пересохло, — кашлянув, заявил Иван и направился к дверям.

— Так в сенях вода стоит, с утра принесена, — крикнул ему вслед послушник и покачал головой, с улыбкой наблюдая, как поспешает на воздух из кельи этот чудной странник.

* * *

— А ну, посторонись! — проревел бас прямо над ухом Ивашки.

Выскочив из избы, словно ошпаренный кот, писарь еле успел отпрыгнуть, чтобы не попасть под колеса двухосной тележки, доверху гружёной кольчужными кольцами.

Распаренный, как из бани, детинушка в льняной рубахе с отверстым воротом прокатил свой тяжелый груз по мосткам, переваливаясь с одного на другой, и слегка кивнул писарю в знак благодарности за сообразительность… Судорожно ойкнув от испуга и еле удержавшись на ногах, Ивашка с трудом восстановил равновесие, но сразу же кинулся помогать — подтолкнул тяжелую тележку.