Сумерки эльфов - Фетжен Жан-Луи - Страница 60

– Не пойдёт.

– Да почему? Пойдёт, если людей убедить в том, что это была не их вина!

Он наставительно поднял палец.

– Гномы, дружище. Они всегда ненавидели эльфов и натравили жителей нашего славного города на прекрасный, ни в чём не повинный волшебный народ. Отныне в Лоте больше не будет ни музыки, ни чудесных эльфийских украшений, ни волшебных одежд, меняющих цвет… А все почему? Потому что старый Болдуин и его свора бородатых демонов, восставших из недр земли, ослепили нас блеском своего золота и своих топоров… Вот что должны говорить монахи.

– Что ж, можно попробовать.

Пеллегун поднялся с трона и движением руки отпустил сенешаля.

– Действуй. Используй всех – монахов, солдат, воров, шлюх… С этого дня я хочу, чтобы народ дал имя своей ненависти.

Факела хватило всего на несколько часов. Целыми днями они шли в кромешной тьме – сначала их вела Ллиэн, потом глаза обоих мужчин привыкли к темноте настолько, чтобы по крайней мере не спотыкаться на каждом шагу. Однако они утратили всякое ощущение времени. Их вёл вперёд один лишь инстинкт выживания. Иногда они останавливались и проваливались в тяжёлый свинцовый сон, ещё не успев опуститься на землю, потом просыпались в той же темноте, терзаемые голодом, слизывали влагу с сырых стен, чтобы утолить жажду, и в молчании шли дальше.

Никто не произнёс ни единого слова после гибели Цимми. Они давно покинули его магический круг, но не переставая думали о нём.

Без Цимми они даже не знали, куда идут. Туннель мог быть и проходом, через который шли гномы Унак-ха, о чём рассказывал им Цимми, но мог быть и старым руслом ледника или, ещё того хуже, вёл в Чёрные Земли. Но их это больше не заботило. Каждый шёл сам по себе, уже за гранью усталости, за гранью надежды. Через какое-то время Фрейр, споткнувшись, выронил меч, но даже не попытался его поднять.

На каждой остановке Ллиэн смотрела на Утера, и её сердце разрывалось, когда она читала на его лице смертельную усталость и опустошение. Его щеки заросли бородой, глаза запали, кожа была серой от грязи, а кожаные доспехи разодраны во многих местах. В нём не осталось ничего от того юного рыцаря, который выезжал из Лота, горделиво приосанившись под восторженными взглядами толпы. Это был лишь крайне изнурённый человек, в котором одна только гордость своим званием королевского рыцаря могла поддерживать жизнь. Он ни разу не пожаловался и ни на шаг не отстал от своих спутников, но Ллиэн знала, что он на пределе своих сил. Фрейр шёл довольно быстро, широкими, в несколько локтей, шагами; она сама, как и все эльфы, обладала гораздо большей выносливостью, чем люди. Но Утёр не смог бы долго продержаться в таком ритме.

Ллиэн очень хотелось замедлить шаг и почаще останавливаться, но им нельзя было терять времени.

Мясо волка давно было съедено, обглодано до костей, и ничего съестного больше не осталось. Сколько времени люди могут продержаться без еды? Ллиэн не знала. Она и сама начинала страдать. Серебряная коль-чуга стала натирать ей плечи, кожаный пояс, на котором висел кинжал, царапал кожу, она была голодна и едва могла идти…

Внезапно Ллиэн резко остановилась. Она почувствовала кожей словно покалывание мельчайших, почти неощутимых иголочек, то, чего ещё не различали глаза и не слышали уши: тонкий писк, царапанье, шелковистый шорох и какое-то волнообразное движение под сводами пещеры.

Утёр натолкнулся на неё, и каким бы слабым ни был произведённый шум, он вызвал какое-то волнение наверху. Послышался шорох крыльев и пронзительный резкий писк, почти на грани слышимости…

– Кто здесь?

Ллиэн прижала ладонь к губам Утера, но было уже поздно. Целая туча летучих мышей сорвалась со сводов пещеры, задевая их крыльями в своём слепом мельтешении вцепляясь коготками в волосы и оставляя тонкие порезы на коже. Утёр прижал Ллиэн к себе, и они оба бросились на землю, закрывая лица руками. Долгое время они лежали неподвижно, иногда вскрикивая от омерзения под проносящимся вихрем отвратительных существ – полуптиц, полукрыс, стараясь не вдыхать их едкий запах, пока наконец те не угомонились. Тогда Ллиэн и Утёр осторожно поднялись, с тревогой прислушиваясь к каждому шороху, и двинулись дальше – сначала осторожно, потом все более уверенно. Утёр с трудом переводил дыхание и уже собирался остановиться, но Фрейр подтолкнул его вперёд.

– Надо идти, уже недолго осталось!

– Да ты-то откуда знаешь, чёрт подери? – простонал рыцарь.

– Летучие мыши не едят камни. По ночам они

вылетают на охоту. Значит, скоро мы выйдем наружу.

– Хорошо, иди, – пробормотал Утёр.

Варвар с проклятием оттолкнул его с дороги и устремился вперёд. Шум его шагов отдавался эхом под сводами пещеры. Утёр бессильно опустился на камни, закрыл глаза и прислонился спиной к стене.

– Я ещё никогда не видела таких ужасных тварей, – прошептала Ллиэн рядом с ним. – А Фрейр, похоже, их не боится… Если ты останешься, я останусь с тобой. Но в таком случае мы оба здесь умрём…

Утёр различил рядом с собой её силуэт, но не мог разглядеть лица. Он погладил её щеку и нежно привлёк к себе. Их губы встретились. Снова, как в Гврагедд Аннвх, когда они поцеловались впервые, язычок Ллиэн коснулся губ рыцаря, слегка раздвигая их. В те времена люди ещё не умели так целоваться. Это было свойственно эльфам, как и всё, что только есть в физической любви нежного и священного. И однако, другой любви они, кажется, не знали. Им были неведомы страсть, клятвы верности и муки отвергнутой любви. Эльфий-ские общины были скорее похожи на кланы диких зверей или стада оленей. И всему, что могло бы ослабить связи внутри общины или заменить их, не было места в их сердцах. Даже любви…

Потом Ллиэн мягко отстранилась и положила свою узкую ладонь на лоб рыцаря.

– Эорл фрофур деоре…

– Нет.

Утёр мягко убрал руку Ллиэн, снова обнял её и погладил по щеке.

– Побереги свою магию, королева… У людей есть более сильная магия…

Он улыбнулся, заметив недоверчивое выражение её лица, и, после некоторого колебания, всё же произнёс это слово:

– Любовь…

На этот раз Ллиэн отвела глаза.

– Знаешь, что говорят у нас? – прошептал он. – Что любовь окрыляет.

Ллиэн приподняла брови, потом слегка нахмурилась, пристальнее вглядываясь в лицо Утера.

– Это иносказание…

Он поднялся и протянул Ллиэн руку, чтобы помочь ей встать. Не размыкая объятий, они отправились дальше по следам Фрейра. Варвар оказался прав.

Вскоре темнота превратилась в сумрак, потом в слабый полусвет. Когда Ллиэн и Утёр наконец вышли из пещеры, свет хмурого зимнего дня показался им ослепительным.

Обнявшись и прижавшись друг к другу, они прошли ещё некоторое расстояние до перелеска, окаймлявшего холмы, и рухнули в траву, покрытую инеем, с наслаждением вдыхая запах земли и мха, запах самой жизни. Они долго лежали в траве, и глаза их понемногу привыкали к дневному свету. Потом Утёр подошёл к кусту боярышника, покрытому крупными красными плодами, и, сорвав полную горсть вместе с листьями, принялся жевать их, словно лесной зверь.

Когда пасмурный день начал угасать, они наконец оставили своё неуютное укрытие в перелеске и спустились с холма сквозь рощицу молодых дубов и заросли папоротника, где стоял аромат деревьев и прелых листьев. Они шли по извилистой, едва заметной тропинке, которая могла быть протоптана и людьми, и дикими кабанами. Между деревьями открывался вид на бесконечную заснеженную равнину. Примерно через час им пришлось остановиться, пока вокруг не стало совсем темно. Они сели на мягкий покров облетевших листьев возле наполовину замёрзшего ручья, глядя в темноту ночи, чтобы не смотреть друг на друга, среди снежного безмолвия. От этого молчания Утера охватывала дрожь, и сердце начинало биться быстрее. И чем дольше оно длилось, тем более невозможными казались любые слова, любые движения.

Потом Ллиэн поднялась и, закрыв лицо потоками чёрных волос, стянула эльфийскую тунику, серебряную кольчугу, замшевые сапожки и тяжёлые браслеты. Утёр, окаменев, прислушивался к лёгкому движению её босых ног по снегу и повернул голову только тогда, когда она бросила в ручей тяжёлый камень, чтобы разбить лёд. Его глаза, привыкшие к темноте, встретились с лукавым взглядом эльфийки, потом почти против воли скользнули по изгибам её плеч, грудей, бёдер и длинных ног – за мгновение до того, как она бросилась в воду.