Завоевание недр - Адамов Григорий Борисович - Страница 9

Он долго лежал без движения, без мысли, почти без дыхания.

Наконец он медленно выполз из проделанной им норы, медленно, шатаясь, добрался до каюты и упал без сознания на пол возле своей койки.

Когда он пришел в себя, он услышал знакомое: «Алло! Алло! Мареев! Брусков! Отвечайте!»

Вызывала Москва.

Не хотелось говорить, не хотелось вспоминать все то ужасное, что произошло, передавать об этом на поверхность и вновь переживать.

Он медленно поднялся с пола, нащупал в темноте громкоговоритель и выключил его.

Голос оборвался на полуслове.

Потом Мареев сел на койку, обхватил руками колени и задумался. Он долго так сидел, иногда покачиваясь, иногда застывая в неподвижности.

Потом он встал и громко сказал:

– Да! Ничего другого… Другого выхода нет!

Ему было неприятно слышать свой голос, подчеркивающий эту жуткую, мертвую тишину.

Он почувствовал голод. Найдя другой электрофонарик, он осветил каюту, достал шоколад, консервированные фрукты и плотно поел.

Потом набил мешок шоколадными плитками, коробками с конденсированными жирами, с сухим мясным порошком, концентрированными фруктовыми соками, резиновыми сосудами с водой. Он не забыл положить в мешок и судовой журнал, который он вел до последнего дня, потом достал короткую лопатку, короткий нож в ножнах и несколько электрофонариков с запасными аккумуляторами на девяносто-сто часов.

Он нашел и тщательно проверил свой мягкий газонепроницаемый скафандр и спинной ранец с прибором для дыхания.

Потом спустился в заднюю камеру и начал вносить землю через выходной люк в снаряд.

Вскоре он заметил порванный торпедой провод и понял, почему прекратилась подача тока в снаряд.

Еще через некоторое время он нашел в рыхлой массе земли большой, слегка изогнутый осколок металла. Мареев внимательно рассмотрел его при свете фонаря. Он узнал металл: это был кусок винта, вращавшегося вокруг снаряда и тянувшего его кверху, к жизни, к свободе…

Только теперь Мареев мог сделать то, что ему помешала сделать раньше порча рентгеновского аппарата. Он обследовал, насколько мог достать рукой и лопаткой, нижнюю часть винта – около трети не хватало, очевидно, он разрушался постепенно, по частям, пока наконец не потерял свою подъемную силу. Он продолжал затем бесполезно вращаться уже впустую, как впустую работали моторы, вращались коронка и ножи.

Мареев рассматривал металл и на изломе его нашел какой-то необычайный, незнакомый отблеск.

Вероятно, под влиянием неизвестных химических процессов в глубинах Земли произошло какое-то перерождение великолепного сплава, из которого сделан был винт. Здесь крылась причина аварии, которую Мареев так долго и безуспешно искал.

Мареев держал в руках осколок винта и с горечью думал, как много нужно искать, бороться и знать, чтобы вырвать у природы ее тайны и уверенно проникать в ее глубины.

Но раздумывать было некогда. Мареев встряхнулся, отшвырнул бесполезный осколок и яростно схватился за лопату.

Он долго работал, пока не очистил ход, прорытый торпедой Брускова, на расстояние около пяти метров.

После этого он поел, отдохнул и опять принялся за работу. Таким образом, отдыхая и работая, он очистил от земли слегка изогнутый тоннель на двадцать пять метров, после чего тоннель стал подниматься вверх.

В этом месте под углом в сорок пять градусов Брусков направил торпеду на подъем.

Тогда Мареев дал себе продолжительный отдых. Он долго и крепко спал.

Проснувшись, свежий и решительный, он надел скафандр, закрепил ранец, надел мешок через плечо, нагрузил карманы и, взяв в руки лопатку, пролез из люка в тоннель.

Мареев решил пробиваться по тоннелю, прорытому торпедой Брускова, пользуясь раздробленностью породы и подъемом тоннеля. Под уклон он думал ссыпать рыхлую землю вниз, приминая ее под собой.

Началась невероятная, сверхъестественная борьба человека за жизнь. Мареев знал, что ему терять нечего; он предпочитал умереть в борьбе, чем покорно и пассивно ожидать смерти в мертвом снаряде.

Шаг за шагом, медленно и упорно продвигался вперед Мареев. Вскоре он потерял ощущение времени и движения. Порой ему казалось, что он топчется на одном месте, как на старинных картинах лошадь с завязанными глазами на мельничном круге – топчаке.

Он отдыхал лишь тогда, когда лопатка выпадала из рук, и тогда он невольно погружался в сон. Он ел и пил, когда чувствовал голод и жажду. Он особенно боялся жажды и дорожил каждой каплей воды, доведя рацион до нескольких глотков за много часов работы. Еще больше он берег свой спинной ранец, подававший в герметически закрытую каску кислород для дыхания. Прибор действовал хорошо. Кислорода должно было хватить не менее чем на пятьсот двадцать часов. Из осторожности Мареев немного уменьшил его выход. Было тяжелее дышать, но запас его зато увеличивался на несколько десятков часов.

Отлично действовал и прибор, поглощавший углекислоту в каске.

Шаг за шагом на коленях и локтях, медленно и упорно пробирался вперед Мареев. Скоро от непрерывной работы прорвались перчатки, протерся на коленях скафандр.

Держались еще ранец и каска. Он берег их, как жизнь.

Сколько прошло времени в этой работе, Мареев не мог представить себе. Он уже работал как автомат, без мысли, без проблеска сознания. Руки держали лопатку и двигали ею, ноги подминали землю под собой, как машины, равномерно, без перерыва, без перебоев.

Наконец он стал задыхаться. Ладони рук покрылись кровоточащими ранами, на коленях была содрана кожа. Одежда уже давно превратилась в лохмотья. Он уже несколько раз почти терял сознание, оставаясь в неподвижности. Потом, еще не вполне приходя в себя, он опять двигал руками и ногами.

В его мускулах, нервах запечатлелось одно:

– Вперед! Только вперед!

Кислород иссякал.

Мареев каким-то далеким краешком сознания понимал это. Он делал сверхъестественные усилия, он вгрызался лопатой в землю и с силой швырял ее под себя назад.

Он задыхался. Он ловил широко раскрытым ртом остатки воздуха, он захлебывался струйками пота, катившимися по искаженному лицу. Он чувствовал, что делает последние движения, последние усилия.

Инстинкт жизни в последний раз вспыхнул в нем с новой яркостью, как у догорающей свечи.

С неожиданной силой, с древней яростью зверя, он набросился на рыхлую, податливую землю, остервенело вонзал в нее лопатку и отбрасывал под себя.

Наконец, уже без сознания, последним усилием, он ударил лопатой и рухнул лицом на нее, проваливаясь с нею куда-то в бездну, в мрак, в небытие…

Струя холодного воздуха вливалась в легкие, сладостно распирая их, и струйки крови ползли по лицу, пробиваясь в рот и в ноздри.

Мареев пришел в себя.

Он лежал неподвижно, боясь поверить, боясь открыть глаза… Он был жив.

Он глубоко вдыхал живительный, чистый воздух, потом открыл глаза.

Каска с разбитыми стеклами съехала на лицо и ничего не давала видеть. Мареев поднял руку, потом попытался сесть. Избитое тело ныло и болело, но никаких серьезных повреждений он не чувствовал.

Он поднял каску. Кругом было темно. И все-таки это не была та чернота – слепая, плотная, которая окружала его в тоннеле. Была какая-то серая темнота, это он определенно чувствовал. И от этого радость буйной волной захлестнула его сердце.

Он сидел, вслушиваясь в эту темноту, и скорее почувствовал, чем услышал, невдалеке легкий шелест, как будто тонкая, слабая струя воды где-то здесь недалеко робко пробиралась мимо него.

Мареев стал шарить в карманах среди лохмотьев скафандра. Он нащупал электрофонарики, которые почти все остались неиспользованными. В тоннеле они были для него совершенно бесполезными. Но здесь в этот момент он им страшно обрадовался.

Несколько мгновений в страхе перед возможными неожиданностями он колебался, прежде чем зажечь фонарик.

Наконец, сжав зубы, он сделал усилие и нажал кнопку.

Яркий свет прорезал темноту и утонул в ней. Он сумел осветить лишь небольшой круг на сильно покатой земле, на которой сидел Мареев, крутой откос, о который он опирался спиной.