Каратель - аль Атоми Беркем - Страница 34

— Вставай! — в бок откуда-то прилетел увесистый тычок, выбив Сережика из мутного и тревожного сна. — Проклятьем, м-м, заклейменный…

Сережик резко подскочил, забыв спросонья, что хвататься теперь надо не за голенище. У костерка сидел Старый, пристроив к углям свою кружку с каким-то варевом. Приятно просыпаться даже от пинка, зная, что начавшийся день сулит тебе что-то хорошее… Если только этот его уже не кончил…

— А этот? Ахмет, где хозяйка? Ты не кончал его?

— Ух ты, кровожадный какой. Нет, не кончал. И ты расслабься.

— Почему это? Мы его че, не будем валить?

— Мы его за пазухой носить теперь будем. С ложечки кормить и носик вытирать. На-ка. — Старый бросил на колени Сережику половину батончика. — Ты, правда, один срубал уже вчера, ну да хуй с ним. Детство твое, так уж получилось, протекает без буфета с вареньем, значит — косяка тебе не пишем. Ну, че вылупился. Давай, пей чай-то.

— Эт че у тебя, багульник, что ль? Ща, поссу…

Пристыженный и ничего не понявший Сережик поплелся на первый, мимо дрыхнущего с покрученными назад руками хозяйки. Прицелился, и коротко вбил носок чуть выше лобковой кости — по утрянке оно самый смак, наспал ссаки-то за ночь. Не обращая внимания на ругань Старого, проскользнул в тоннель и удовлетворенно полил ржавые рельсы, слушая захлебывающийся хозяйкин вой.

Вернулся, сел к костру, и едва протянул руки погреть, как голову бросило чуть ли не в пламя. В ушах зазвенело, и затылок словно опустили в кипяток… Эх, пригнуться не успел, как быстро, гад, хрен среагируешь…

— Ты слышал, что я сказал за хозяйку?

— Ну… — по спокойному голосу Старого Сережик понял, что все выебоны лучше пока отложить подальше. Но грозу обнесло стороной — Старый начал просто ругаться:

— Хуй гну! Баран! Ты че, не понимаешь, что так и привалить недолго?

— Да ну, че там… — покорно склоня голову, начал технично тупить Сережик. — Пад-у-умаешь, пнул раза…

Получилось. Старый чуял лукавство, но конкретно предъявить не мог, и потому удалось отъехать выслушиванием сердитого объяснения про опасность ударов по мочевому пузырю… Ниче, Старый уйдет, я тебе еще выпишу пару саечек…

— Иди теперь перекидывай его в сменку. А то не доведу мокрого-то. Пиздить его больше не вздумай.

Куда? — едва не сорвалось с языка, но Сережик вовремя спохватился и только кивнул, срываясь с места — сделаем, мол, не извольте беспокоиться, и с отвращением сменил штаны жмущемуся, как баба, хозяйке. Литовец, на самом деле, едва не умер от страха, когда к нему вновь спустился злобный как хорек подросток, и начал стягивать с него обувь и штаны… Во сыкло-то, а?! Что по жизни ссыт, что в штаны, у-у, блядина, все равно запорю тебя, пидораса…

— Когда кто-нибудь из вас последний раз видел хаслинского?

Народ молчал. Ахмет видел, что молчат из инстинктивного желания противостоять. То, что он стоит здесь и задает вопросы, в их глазах уже огромная уступка. Ладно.

— Не увидите больше. Хасли — все, зачищены, до земли. Сейчас это чмо расскажет, как это все было. Давай, бибис. Подробно, понятно, с расстановкой.

Литовец начал рассказывать, поначалу запинаясь через каждое слово. Ахмет уж собрался достать кухарь и немного поковырять ему возле уха, но внезапно догадался и потянулся собой к голове врага, распутывая нервно сокращающиеся белесые трубочки. Дело пошло на лад — рассказ пошел побойчее, оставалось только подправлять в нужную сторону. Пыштымцы слушали молча, не перебивая и даже не шевелясь. Когда рассказано было достаточно, Ахмет насмешливым "Ачу уш докладас"[67] прервал докладчика и обратился к мужикам:

— Вижу, поняли. Какие мысли, братва?

Сразу несколько человек мельком глянули на примостившегося с краю круглоголового невысокого парня, которому можно было дать и тридцать, и полтинник. Ахмет постарался опередить, оставляя инициативу за собой:

— Солома, народ на тебя косится. Скажи.

— Ну-к, че тут скажешь. Ты как отзываешься, друг-товарищ?

— Ахметом. Слыхал?

— А должен был? — усмехнулся Солома. — Да так, краем уха. Че-то говорили, кто медь таскал.

Повисла пауза. Оба старших сидели, словно забыв об имеющем место базаре, углубясь в какие-то воспоминания.

— Ахмет, значит. Минный человек. Ты вот че, Ахмет. Пока мы тут все до кучки собранные, ты объяви свой интерес. Зачем ты пришел, черта этого привел, зачем заставил его все это рассказывать. И как под раздачу не попал, тоже поясни.

— Тебе сдается, что эта мартышка вам тут по ушам проехала?

— Обожжи, Ахмет. Проехала, не проехала — дело шашнацатое, ответь, что спрашиваю.

— Спрашиваешь? — прищурился гость, однозначно заставляя либо уточнить, либо настаивать.

— Интересуюсь. — поправился Солома.

— Тады другое дело, брат. — резиново улыбнулся гость. — Я вернулся, и увидел здесь морг. Повезло, увел Аллах за день до того. С раздачей ясность?

— Вроде как.

— В каком роте?

— Да. Ясность.

— Ништяк. Я ушел снова. Были еще дела. Вы как раз после меня подошли.

— Ты объявляешь, что это твое? — мгновенно подобравшись, Солома коротко махнул рукой вокруг.

— Мы решим это.

— Ты объявил или нет? — Солома напрягся уже до ножей.

— Смотри, Солома. — миролюбиво ответил Ахмет. — Мы можем решать этот вопрос сейчас, а завтра зачистят Пыштым. Я пришел, чтоб этого не было. Предлагаю сперва разобраться с этим головняком, а потом решать остальные вопросы. Чтоб было понятно, я не очень рассчитываю жить дальше. Мне надо их крови.

— Зачем тогда намекаешь, что я в твоем сижу?

— Это по справедливости. Я че, лашкамой тут, кочумать[68] ? Кирюха из моего Дома вышел. На раскрутку мой патрон брал, колхозников я ему слил.

— Что, и очевидцы есть? Обосновать можешь? — продолжал буровить Солома.

Но от этой, отдающей гнильцой подачи, по мужикам пронесся легкий гул неодобрения. На самом деле, какие еще очевидцы, когда они сами, задыхаясь, вытаскивали их отсюда крючьями.

— Обсмеешься — есть. Пацан, что при помойке[69] базарной шнурковал. Колхозник, у которого Кирюха брал бациллу. Не горячись, Солома. Я не сказал — дай. Мы люди, и поэтому, как людям положено, сядем и поговорим, когда это будет надо. Сейчас как брата прошу — отложи этот вопрос.