Неуловимая коллекция - Гусев Валерий Борисович - Страница 9

– Вот это да! Ма, это просто натюрморт! – И сразу, вполне логично, спросил папу: – Кстати, как твои дела? Скоро художника обрадуешь?

– Скоро, – буркнул папа, разрушая вилкой «натюрморт».

– А у него хорошие картины? Красивые?

– Сходите посмотрите. – Папа пожал плечами. – У него постоянная экспозиция на Кузнецком Мосту.

– И я с вами, – сказала мама. – Возьмете меня с собой?

Мы с Алешкой похолодели – сорвалась разведка. Но тут пришла помощь. От папы.

– Не советую, – заботливо проговорил он. – Ты этого не переживешь.

В какой-то степени папа оказался прав.

Вся экспозиция Собакина разместилась в трех небольших разгородках: «Ранний период творчества», «Прозрение» и «Озарение».

Ранний период нам понравился. Там висели всякие нормальные пейзажи, стройки пятилетки, трудовые будни, симпатичные портреты людей труда и артистов.

В разделе «Прозрение» висело что-то не очень понятное. Например, лохматая волчья голова с раскрытой зубастой пастью и подписью: «Звериный оскал коммунизма». Или – лошадиное копыто с подковой, из-под которого жалобно пищит раздавленный суслик. Это творение называлось «Под железной пятой тоталитаризма».

А в третьем разделе, самом современном, сначала было скучно: одни пятна и кляксы на полотнах. Зато потом мы здорово прибалдели. То селедкин хребет или раздавленный окурок в рамке, то ржавый гвоздь, и на нем ржавая консервная банка, то старое сиденье от унитаза, а в нем перегоревшая лампочка, то еще какая-нибудь гадость с помойки. Эти картины не были подписаны, наверное, чтобы каждый понимал их по-своему, в меру своей зрелости. Один дядька так и пояснял одной тетке: «Созерцая эти шедевры, мы становимся соучастниками творческого процесса».

Но нас привлекло не «соучастие», а маленькие бирочки, пришпиленные внизу на рамах. На них были проставлены цены. В долларах. Мы присмотрелись и ахнули! А Лешка очень заинтересовался таким простым источником таких больших доходов:

– Подумаешь! И я так могу. За один вечер на миллион баксов натворю. Из одного помойного ведра.

Не сомневаюсь...

Самой последней картиной был «Автопортрет художника». Очень оригинальный. На черный холст была выплеснута белая краска. Будто молочный пакет лопнул. Мне кажется, по такому автопортрету очень трудно судить о духовном мире его творца. Да и по другим творениям тоже.

Впрочем, нас интересовали не творения, а их автор. Мы подошли к седой женщине в синем халатике с белым воротничком и поинтересовались, где найти художника Собакина.

– А зачем? – подозрительно спросила женщина.

– У нас есть информация о местонахождении его украденной коллекции, – шепотом ответил я.

Женщина тут же подбежала к внутреннему телефону и, прикрыв ладонью трубку, что-то кому-то сказала вполголоса, а потом нам в полный голос:

– В конце зала, последняя дверь за голубым стендом.

Мы вошли в маленькую комнатушку, где нам обрадовался художник Собакин. Он и вправду был похож на старого сенбернара: отвислые щеки, добрые глаза и мохнатый пятнистый свитер.

– Сколько вы хотите? – сразу спросил он нас.

– Чего – хотите? – не поняли мы.

– Сколько я должен заплатить вам за информацию? Ваша цена. Только не фантазируйте.

У Лешки загорелись глаза и поднялся хохолок на макушке. Но я сразу сообразил, что мы сможем получить от художника кое-что поценнее денег, и сказал:

– Нисколько. Простой обмен. Мы вам – свою информацию, вы нам – свою.

– Согласен, – ответил художник. – Выкладывайте.

И я выложил. Пистолет на столик. А Лешка ткнул в него пальцем и спросил тоном следователя:

– Вам знакома эта вещь?

Глаза художника заблестели, и руки задрожали, когда он бережно взял пистолет.

– Это пистолет из моей коллекции. – Голос его тоже дрожал. – Капсюльный, середины XIX века, работы тульского мастера Саввы Анохина.

– Чем докажете? – тоном следователя спросил я.

– Вот, пожалуйста. – Собакин снял с полки большой красивый альбом. – Вот мой каталог, смотрите. – Он разыскал нужную страницу и нужную строку. – Номер сто двадцать, читайте!

Все правильно. Под сто двадцатым номером шло точное описание пистолета.

– Где вы его нашли, дорогие мои?

– Вопрос преждевременный, – солидно сказал я. – Но мы ответим: там же, где находится и вся ваша коллекция.

Знать бы самому, где она находится!

– Так что же мы сидим! Поехали! – Художник вскочил и начал собираться. – Надо скорее забрать ее!

– Это не так просто, – многозначительно проговорил я. – Этим займутся компетентные органы. Мы поставим их в известность.

– Понимаю... – Собакин стянул с головы шапку и снова сел. И вдруг спохватился:

– А вы, дорогие мои, кто вы такие? Кого, так сказать, представляете?

Хорошо бы ответить на этот вопрос словами строгого следователя: «Вопросы здесь задаю я!» Но мы не стали этого делать и произнесли нечто уклончивое и загадочное:

– Помогаем следствию на общественных началах...

И на родственных, можно было бы добавить.

– А чем же я, в свою очередь, могу вам помочь?

– Среди ваших знакомых нет человека с черной бородкой? – И я описал возможно ближе к оригиналу внешность Карабаса.

– Постойте, постойте!.. – стал припоминать художник Собакин. – Кажется, есть. Это поклонник моего таланта. Я даже писал его портрет.

Это хорошо: теперь у нас будет настоящий фоторобот. Хотя смотря в какой манере этот портрет выполнен. И я спросил об этом.

В ответ художник гордо произнес что-то такое, что не только запомнить, но и повторить-то невозможно. Вроде как: «Сюрреалистический абсурдизм в стиле раннего постмодернизма».

Все ясно. Я даже вздохнул, не сдержавшись. По такому описанию можно и помойный контейнер обвинить в краже коллекции.

– А вы не покажете нам этот портрет? – на всякий случай попросил я.

– К сожалению, – он развел руками, – я подарил его оригиналу.

– А вы не вспомните, как он выглядит?

– Оригинал?

– Нет, портрет.

– Очень просто и очень талантливо: на белом фоне черный вопросительный знак и красный восклицательный...

Я чуть со стула не упал. Все сходится! Именно этот шедевр из знаков препинания висел над часами в особняке с кривым конем на крыше.

– Я как бы задаю вопрос, – пояснил Собакин: – Кто вы такой? И звучит ответ: «Вы меня еще не знаете!»

А ведь что-то в этом есть.

– А фамилию его вы не помните?

– Как же! – обрадовался художник. – Фамилия простая и хорошо запоминается: Толстой.

– Лев Николаевич? – уточнил Алешка, показывая свои литературные познания.

– Вовсе нет, – почему-то обиделся Собакин – то ли за графа, то ли за жулика. – Константин Борисович.

«К. Б., – подумал я, – Карабас-Барабас».

– А где он живет?

Художник обиделся еще больше:

– Откуда мне знать? Он меня в гости не звал.

– А где же он вам позировал? – спросил Алешка.

Позировал, внутренне усмехнулся я. Срисовал небось Собакин эти знаки с «Букваря», вот и все.

Но художник сказал:

– У меня дома.

Следующий вопрос не мог не вырваться одновременно и у меня, и у Алешки:

– И он видел вашу коллекцию?

– Еще бы! Даже предлагал кое-чем обменяться. Он ведь тоже оружие коллекционирует.

Ага, а потом решил, что лучше и проще всего коллекцию украсть.

– А почему вы так живо интересуетесь этим человеком? Он ваш родственник?

Ну да! Только этого нам не хватало! Таких родственников.

– Папа хотел купить его портрет, – не моргнув глазом, пояснил Алешка. – А мы его отговариваем.

Интересно, папе тоже приходится так много врать на своей работе, чтобы добраться до истины? Наверное. Ведь не зря же один философ сказал: «Хочешь знать правду – побольше лги».

В общем, ничего особо нового мы не узнали. Только получили подтверждение фактам и уликам, собранным нами на Карабаса. Ясно, что он откуда-то узнал про коллекцию, напросился в дом художника, разнюхал там все, а потом послал своих бандитов ее украсть. И прячет драгоценное оружие где-нибудь в темном углу на чердаке своего дома под поломанным конем. Вот это нам и предстоит выяснить. Ну и некоторые другие детали. Второстепенные.