Соседи (СИ) - "Drugogomira" - Страница 55

Внезапный звонок в дверь отвлек от задумчивого разглядывания памятки. Егор, вообще-то, собирался выйти на балкон, чтобы перекурить мысль о том, так ли уж ему нужен этот сертификат, но не успел. Гостей он сегодня не звал, никого не ждал, да никто и не предупреждал, что заскочит. Странное возникло ощущение. Трель раздалась ровнехонько в тот самый момент, когда в голову закралась тревожащая, болезненная мысль о людях в его жизни, точнее, об их отсутствии. Вселенная продолжает с ним играться.

«Кто бы ты ни был, никого нет дома»

Второй раз. Настойчивые… Бесшумно преодолев коридор, Егор неспешно подошел к двери, открыл глазок и замер: решительный настрой притвориться мёртвым мгновенно улетучился, стоило узнать слегка искаженный линзой силуэт. Вот уж кого-кого, а её он по ту сторону обнаружить совершенно не ожидал, хотя казалось бы… Вот уж кому-кому, а ей отрыть рука сама тянется. Душа – если она, конечно, у него есть – тянется. А если души нет, значит, кто-то наверху, нащупав его болевые точки, успешно тянет теперь за жилы.

После недолгих размышлений кисть все же легла на дверную ручку. Еще пара секунд промедления – и вторая повернула замок.

Ну, здравствуй, детство. Давно не виделись.

Лицо напротив выразительное. Вроде стоит, молчит, смотрит во все свои синие глазища, а в глазищах-то всё и написано. «Спасите-помогите», — прочтение примерно такое. Гитара за плечом – вот что не многим менее интересно, чем само её здесь появление в гордом одиночестве. И ведь даже не в пижаме.

— Что, малая, из дома выгнали? — усмехнувшись, Егор посторонился с прохода, показывая Ульяне, чтобы не мялась и проходила. — Бунт продолжается?

Уля быстро юркнула в прихожую, аккуратно прислонила к стенке гитару, вздохнула, вскинула на него глаза и как-то беспомощно спросила:

— Ты очень занят?

Мысль, возникшая в следующее мгновение, обескуражила и напугала. Потому что звучала она просто-таки до безобразия громко и ясно: «Не для тебя». Потому что еще раз: очень, очень неприятно падать с высоты своих надежд. Уж лучше вообще ничем их не подпитывать, ничего не ждать. Как там в одной песне поется-то? Дословно не помнит, однако смысл припева в том, что чем выше летишь, тем больнее падаешь, хотя ощущения при этом незабываемые{?}[Земфира – Ощущения]… Так вот – не хочет он никаких ощущений! Но сказать всегда легче, чем сделать. Потому что говорить себе ты можешь что угодно, а нутро твои соображения выслушает, покивает: «Да-да, Егор, конечно. Конечно-конечно…», и тут же покажет, что плевать оно хотело с Останкинской телебашни на то, что ты там думаешь. Потому что главное не что думаешь, а как чувствуешь. Малая явилась одна, без конвоя в лице Стрижа, волоком никто её сюда не тащил, по собственной доброй воле пришла, по своему желанию. И это – давай, Чернов, начистоту, – воодушевило. Страх и радость одновременно – что может быть более… странным, сбивающим с ног и с толку?

— Проходи, располагайся, — ощущая, как с плеч сдвинулась каменная плита, ответил Егор. — Время есть. Я пойду перекурю, две минуты. На кухне вода, чайник можешь включить, в холодильник залезть – чувствуй себя дома.

Кивнув, Ульяна тут же проследовала в указанном направлении, а он достал из кармана куртки пачку, прикрыл дверь в родительскую спальню и отправился на кухонный балкон. Вот только о чем он там думать-то собирался? О сертификате, времени и деньгах, которые на его получение уйдут? О том, так ли ему эта бумажка необходима или всё это просто очередная блажь? Хрен там он подумает теперь, фокус внимания уже переключился, причем с концами. В его доме гости – прямо за спиной, за стеклянной дверью, хозяйничает малая, – а ему спокойно, чего с ним в присутствии людей на его территории в принципе не бывает. И тоскливые мысли не мучают. И ведь не первый раз ловит себя на том, что в его бестолковую, неупорядоченную, даже хаотичную жизнь она приносит ощущение умиротворения, просто маяча где-то в поле зрения. Черт знает, как оно работает, если не думать. А если подумать… Ничего не проходит бесследно. И двадцать два года жизни – да, пусть последние двенадцать-тринадцать не бок о бок – не прошли бесследно. Пусть хозяйничает, пусть здесь всё хоть вверх дном перевернет. Пусть заглядывает чаще. Без свиты.

Задумался.

— Где летучие мыши-то? — тихо усмехнулась соседка, вставая в полуметре и зеркаля его собственную позу: облокачиваясь локтями о мокрые от моросящего дождика перила и устремляя взгляд на каштан. Егор вздрогнул. Его тишину нарушили, но никакого раздражения по-прежнему не чувствовалось, наоборот. Будто так и надо. Будто всегда так и было. Будто не случалось провала длиной в полжизни.

— Добровольно пришла подышать канцерогенами? — увернулся он от ответа. Похоже, этих мышей ему теперь при каждом удобном случае будут припоминать. И он не против, но есть вещи и поважнее мышей в этой жизни. Например, понять, что она все-таки тут делает.

— Мой отец курил… И ты курил. Я выросла в этом дыму, у меня с ним приятные ассоциации, он мне привычен, — просто ответила Ульяна. Честностью веяло, и от честности этой заболело. — «Приятные…». — Бывает даже, скучаю, если долго не чувствую запах сигарет. Иногда даже думаю, не попробовать ли, но это дурь, конечно.

«Еще какая…»

Нет, прошлое он обсуждать не готов. Да и малая вряд ли, отреагировала просто со свойственной ей прямотой, да и всё.

— Что мать? Что в этот раз не по ней?

Уля глубоко вздохнула, заставляя невольно повернуть голову в свою сторону. К этому моменту выражение «Спасите-помогите», так ярко проступавшее на её лице на пороге, сменилось на иное: теперь на нем отражалось относительное спокойствие. Лишь линия губ стала уже.

— Увидела на кровати гитару, поинтересовалась, как работа поживает, и раскричалась, когда я честно ей сказала, что сегодня никак, — процедила она сквозь зубы. — Ей кажется, что её дочь не в состоянии самостоятельно распределить время, задачи, расставить приоритеты, да и вообще… Как будто мне двенадцать лет.

«Да, пора бы уже свыкнуться с мыслью, что тебе и впрямь не двенадцать»

Сложно. По крайней мере, вчера, когда малая в запале рассказывала ему, что такое пилон, о чем он только не успел передумать, в том числе, о том, что это по-детски неразумно – так рисковать собственной шкурой. Спрашивал себя, неужели она не отдает себе отчет, что на кону? Следом, правда, в голову подъехала резонная мысль, что и сам он ничем от неё не отличается. О той девахе из «Пентхауса» усиленно старался не вспоминать. Но ты поди попробуй покомандуй своими извилинами. Прикажи себе не думать о синих медведях. Удачи.

— А гитару где взяла? — зацепившись за возможность сменить тяжелую тему на куда более приятную, спросил Егор.

Ухватилась. Расслабилась тут же, будто про разлад в семье вообще речи не шло.

— У Юльки, — глаза озорно блеснули, а губы растянулись в ребяческой улыбке. — Она у нее уже лет десять стоит без дела. А я вот на вас посмотрела и вспомнила, что ведь и сама когда-то хотела попробовать. Давно. Когда хотела, свободных денег не было, потом забылось. Ну и… Весь день пытаюсь что-то, а ни фига не получается. Уже все пальцы горят, если честно, а на выходе какой-то шлак.

Малая смешная. За день ни один инструмент не освоишь. Учиться вообще можно всю жизнь – чему угодно. Полировать и полировать, стремясь к совершенству и понимая, что совершенство недостижимо, потому что оно – в голове, оно – объект твоей и чужой оценки. Плюс сама гитара наверняка пребывает после столь длительного отдыха в весьма плачевном состоянии. Последнее решил озвучить.

— Ну так она, скорее всего, разлажена, — буднично произнес Егор. — За десять-то лет. Натяжение струн ослабло, да и сами они наверняка уже изношены. Надо заменить, гитару настроить. Пошли посмотрим. А пальцы гореть перестанут, но не сразу, а когда ты мозоли наработаешь. С месяц регулярных тренировок – и про болевые ощущения забудешь.

— Мозоли?! — Уля удивлённо округлила глаза. — Покажи!

Егор в ответ лишь усмехнулся. Смешная. И наивная. Мозоли, конечно, а как еще? Развернул к ней ладонь. Он уже не помнит, каковы наощупь «нормальные» подушечки пальцев. Наверное, мягкие и отзывчивые к касаниям. Подушечки его пальцев «свалялись», сплюснулись, стали грубыми и нечувствительными, с несходящими темными бороздками от жестких струн. Где-то иссушенная кожа трескалась и облезала. Так себе зрелище. Не для маленьких воздушных созданий.