Соседи (СИ) - "Drugogomira" - Страница 53

Во встречном взгляде Уле по-прежнему чудилось удивление, сомнение и недоверчивость. Словно человек всё пытался принять неожиданную мысль, и всё у него не получалось. Почему? Он же сам не так давно вспоминал, что «она в шесть лет вытворяла».

— Трюкачить на шесте весело, — Уля неопределенно пожала плечами. — И сложно. Такой вызов самой себе. Проверка собственных пределов и возможностей.

Егор прищурился:

— Да ну?

Теперь на лице читалось: «Малая, чего тебе в жизни не хватает, а, что ты в это ввязалась?»

«Что, сомневаешься?»

— Приходи – попробуешь, — не удержавшись, съязвила она.

«Посмотрю я на тебя!»

Шутки шутками, а мужской пилон – нечто за пределами вообразимого. Ульяна как-то на днях на видеохостинг забрела и наткнулась там на одного российского спортсмена. Отчетливо помнит единственную мысль, бившуюся тогда в её висках: «Это – за гранью человеческих возможностей!».

Сосед хмыкнул и болезненно поморщился. Вообще весь его вид на не особенно приятные мысли намекал.

— Значит, упала ты с пилона. Ладно. А синяки на руках? Тоже оттуда? Давай спрошу прямо: может, просто кто-то в общении жестит?

Уля распахнула ресницы. Она стояла перед ним в темноте, в ветровке и никак не могла взять в толк: откуда он про синяки-то знает? И на кого намекает? На мать? На Вадима?

— Вообще-то – да… То есть, — запнулась она, — от пилона, конечно.

— На кисти? — глаза сузились еще сильнее.

«Ну да, на кисти… А что такого?»

Казалось, еще чуть-чуть, и взглядом её просто испепелят. И останется от Ули Ильиной горсточка золы. Она никак не могла понять, откуда такое недоверие к её словам. Если только… Если только… Если только при разговоре о шесте он и впрямь не представляет себе ровно то же самое, что и все остальные. Оголенную девку, крепко стоящую на полу обеими ногами и томно виляющую бедрами перед носом завороженных, пускающих длинную, тягучую слюну зрителей. Ну, на худой конец экзот{?}[танец у шеста] представляет, но там тоже на верхотуру лезть не надо: танцуют на полу, у снаряда, а не на нём, используя шест для эффектных облетов. Экзот ­– другой, но тоже непростой вид pole dance: в их школе девчонки после занятий экзотом вываливаются, как из бани – взмокшие, румяные и счастливые. Вот на такенных каблуках вываливаются, да-да. «Стрипы» их обувь называется.

Аж кровь в лицо бросилась от догадки о том, какие красочные картинки всё это время могли рисоваться в его вихрастой голове. Кошмар!

— Егор, пилон не только нежно отирают всеми доступными частями тела, но ещё и бьются об него со всей дури, коряво выполняя связку, сворачиваются прямо на нём в три узла и трутся кожей, фиксируясь в элементе, — завелась Ульяна. Щеки пылали! — И это, между прочим, адски больно! Ты же не думаешь, что весь пилон к жарким танцулькам сводится? Уверяю тебя, это не то направление. Его хотят включить в состав соревновательных дисциплин на Олимпиаде!

— Интересно… — задумчиво-растерянно ответил сосед. О чем он там продолжал себе размышлять, знать ей явно не полагалось. — Честно говоря, всё равно в голове не укладывается. Ну ладно, хватит трепаться, поехали, а то я ПДД нарушаю.

Уля оторопело воззрилась на Егора:

— Куда… поехали?

— Домой поехали, малая, — наигранно тяжко вздохнул он. — Или тебе нравится интеллектуальные беседы посреди проезжей части вести?

— Тут всего-ничего осталось-то… — пробормотала Ульяна. Вырисовывающиеся перспективы её одновременно взбудоражили и испугали: всё же на мотоциклах ездить ей пока не доводилось. Кроме того, видела она, как сосед водит. Как камикадзе. — Я и сама могу.

— И это «всего-ничего» ковылять ты будешь еще полчаса. Одна. В потемках. Тревожа поврежденную ногу. Надевай, — Егор протянул ей свой шлем. — Волосы под куртку убери. Пять минут – и ты дома. На диване.

Уля продолжала хлопать ресницами, чувствуя, как всё внутри плавится от охватившего её сомнения, страха и вместе с тем – от желания согласиться. В конце концов, они в черте города, опыт у него большой, шлем отдают, ехать недалеко – чего здесь так уж бояться? Зато есть возможность понять, что это вообще такое – движение на скорости, маневренность среди железных коробок. Ей дают шанс ощутить себя в шкуре мотоциклиста… Ну, почти – вторым номером… Конечно, не совсем то, но всё же.

Соблазн велик…

Пока она подтормаживала, решаясь на эту авантюру, сосед уселся на своего коня – обе ноги на землю, – завел зажигание, зажал ладонью какой-то рычажок на руле и повернулся к ней. По лицу его не сказать было, что он собирается её сейчас угробить.

— Шлем на голову, волосы заправь за воротник, одну ногу на подножку, ладонь кладешь мне на плечо – для опоры. Поднимаешься на подножку, вторую ногу перекидываешь через сиденье и удобно усаживаешься. Коленями обхватываешь меня. Плотно. Руками обнимаешь. Крепко. Всем весом не наваливаешься. Телом подаешься туда, куда наклоняется мотоцикл. Раскидывать руки в стороны, изображая Розу на корме «Титаника», пока не надо, а то с тебя, по ходу, станется. Остальное – лирика. Вперед.

Без шансов.

***

22:30 От кого: Юлёк: Ильина! Это чё такое сейчас было? Иду с парнем домой и вижу мираж в пяти метрах. Вопрос: мне померещилось, или сегодня ты до дома не дошла, а долетела?

22:55 От кого: Юлёк: Ильина-а-а-а-а?.. Ты чем там занята? Я точно знаю, что это была ты! Ты шлем сняла! Не пытайся отнекиваться!

На часах почти полночь, для мамы Уля давно уже спит, но это не так. Уля лежит с закрытыми глазами и гоняет в памяти пять минут своей жизни, триста секунд завершающегося дня, двухсот восемьдесят восьмую часть суток.

Восхитительно! Обо всём она забыла. Забыла, что у неё, вообще-то, ягодица ноет, забыла о Вадиме и работе: мысли выветрились из головы в момент, когда Егор вдарил по газам, и она интуитивно вцепилась в него всем, чем только позволено было вцепиться. Наверное, можно сказать, что за пилон и за соседа Уля держалась с одинаковым остервенением. Еще бы! Ведь цена ошибки что там, что тут – собственная целостность. А потом на опустевшей к позднему вечеру улице «Ямаха» взяла разгон, страх отступил, и на Улю неожиданно обрушились оглушающие сознание чувства – восторга и свободы. Обескураживающие, обезоруживающие, опьяняющие. Тело каждой своей клеточкой ощущало легкую вибрацию мотора, она текла сквозь позвоночник, через все мышцы и косточки и заканчивалась на самых кончиках пальцев, рассеивалась в районе затылка. Хотелось вскинуть руки, ощутить сопротивление прохладного воздуха, поднять стекло и подставить лицо ветру. Хотелось на место водителя! Самой управлять этой ревущей, верткой машиной! А еще казалось, что если очень внимательно «прислушаться», то под правой ладонью сквозь кожу куртки ощутишь биение сердца. Всё это, конечно же, вздор, плод её неуёмного воображения, но кто может запретить ей воображать?

Никто!

Опомниться не успела, как всё закончилось: сосед запарковал «Ямаху» на свободном месте ровнёхонько напротив подъезда. Не успела глазом моргнуть – пришлось спешиваться. Ноги не чувствовали земли, собственное сердце колотилось, как обезумевшее, а глаза перед собой мало что видели. Егор же сохранял полнейшую невозмутимость. Конечно! Он-то по десять раз на дню гоняет, ему-то что? Молча забрал у неё шлем, молча вошли в подъезд, молча поднялись на этаж, но молча разойтись по квартирам Уле не позволила банальная этика, пусть и заметно было, что Егор погрузился глубоко в собственные мысли, да и… Если начистоту, вряд ли для него вообще имело хоть какое-то значение, как они попрощаются. Связки ключей звякнули одновременно.

Правил приличий никто не отменял.

— Спасибо, что подкинул, — пробормотала Ульяна. Ей казалось, она все еще там, на дороге. Хотелось назад. Точнее – вперед! По ночной Москве! — Спокойной ночи.

— Не за что. И тебе.

Способность мыслить трезво возвращаться к ней этим вечером и не думала. Если бы не поздний час, она бы, может, так просто его и не отпустила. Впечатления никак не желали оседать и таять, на языке вертелся с десяток вопросов, что копились последние недели и так и остались не заданными. А еще – ни у подъезда, ни в лифте, несмотря на молчание, она не ощущала в себе прежней настороженности, а в нем – отчужденности, ставшей столь привычной за эти годы. Да, несмотря на тишину. Словно стена, сто лет назад возведенная и всё это время между ними стоявшая, по кирпичику рассыпалась. Будто истончался казавшийся непробиваемым стеклянный купол.