Хэлло, дорогая (СИ) - "Sascha_Forever_21" - Страница 63

Он хорошо знал: людям плевать, что у тебя на душе. Он не понимал, кому может доверять, а кому нет. Сказать честно, у него не было близких людей, кроме разве что старого друга из штата Мэн — но тот крепко погряз в проблемах с больной пожилой бабушкой, и Хэл не хотел грузить его ещё и своими бедами.

Хэл Оуэн никогда ни с кем не ссорился, или, вернее, никто никогда не ссорился с ним. Если кто-то подлизывался к нему и набивался в приятели, он держал вежливую дистанцию. Он никому не верил, и точка. Если кто-то с работы звал его посмотреть бейсбол в спорт-баре или выпить пива, он говорил — прости, друг, но сегодня никак, и придумывал очень правдоподобную отговорку. Со стороны казалось, что у Хэла — насыщенная социальная жизнь, но, пожалуй, долгие годы он чувствовал именно одиночество.

Чувство это усилилось с тех пор, как друг ушёл в армию по контракту и пропал из поля зрения на несколько лет. Вернувшись оттуда, он замкнулся в себе и встреч не искал: Хэл был спокоен. Такое случается. Порой людям нужно время, чтобы прийти в норму. Но, когда матушка уехала в Акуэрт, Хэлу стало совсем худо.

Он приходил в пустой дом и уходил из пустого дома. Сосущая, гложущая, неприятная тишина давила на уши, и он включал телевизор на всю ночь, чтобы просто слушать звуки человеческих голосов. Иногда он не говорил с людьми так долго, что молчание переставало его тяготить, и он с трудом возвращался к привычной маске доброжелательного, благополучного, общительного мужчины, прекрасного соседа, хорошего работника, ответственного жильца дома на Холлоу-Драйв. Для чужаков и случайных знакомых он казался именно таким.

Но каким он был на самом деле, не знал никто.

Ну, или почти никто.

Хэл вошёл в «Крогер» и без облегчения вздохнул, когда увидел торговый зал. У кассовых аппаратов стояли длинные очереди, многие тележки были уже разобраны, а те, что остались, хаотично стояли на специально отведённой парковке за блестящими, металлическими поручнями. Хэл взял было одну, но затем подумал и поменял её на простую корзинку. Они были не в ходу у обычных покупателей, но матушка всегда учила: «Тележки придумали для простофиль и транжир. Когда берёшь тележку, рука так и тянется положить туда что-нибудь лишнее и занять пустое место. С корзинкой этого не случится. Ты устанешь таскать всю эту тяжесть через столько торговых рядов, и в конце концов не возьмёшь больше, чем сможешь унести. Помни это, мой милый. Заботься о центах, а доллары позаботятся о себе сами».

Он поднял лёгкую корзинку и прошёл через турникет, вдруг подумав: а Конни тогда, в магазине, взяла тележку. Большую, пластиковую, чёрную тележку. Туда она свалила всякой всячины. У неё, может, и был список, но она ему не следовала, и на лице её было такое застывшее, сосредоточенное выражение, с которым она разглядывала полки и островке со сладостями, что хотелось узнать, о чём она думает? Что хочет приготовить на праздник? Какие конфеты любит — может, тыквенные котелки или мармеладные тянучки?

«Прекрати это» — вяло приказал он себе и, полный убийственного безразличия, с надменным лицом двинулся вдоль стеллажей с бесконечными тыквами, черепами, скелетами и прочей праздничной атрибутикой. Со всех сторон доносились обрывки фраз людей, которые готовились к Хэллоуину. В Мысе Мэй почти никогда не случалось ничего жуткого, разве что иногда пропадали люди — ну да где они не пропадают… но на Хэллоуин всё было ровно. Хэл даже сожалел, что это так и он ничего не может поделать со всеми этими уродами, восторженно хватавшими в свои тележки украшения для дома, краску для аквагрима, огромные упаковки с конфетами, мармеладом и печеньем, искусственную паутину и настоящие тыквы… Хэл шёл мимо всего этого, только изредка останавливаясь у стеллажей с большими скидками. Он положил в свою корзинку пакетик лимонных леденцов. Затем — тыквенные печенья в виде котелков. Следом — конфеты с желейной начинкой в полосатых упаковках. Всё это шло по скидке: Хэл не намерен был тратиться на этот Хэллоуин, как и на все предыдущие, но знал. Когда дети пойдут по домам, он должен что-то положить в их мешки.

Вдруг возле полки с жуткими масками из популярных фильмов ужасов Хэл услышал тихий плач, скорее, даже поскуливание, и осторожно выглянул из своего ряда в этот. Он был высоким и многое замечал в толпе. Он был не затмлён лихорадочной подготовкой к празднику и видел много того, что не замечали — или предпочитали делать вид, что не замечают — другие покупатели. Какой-то мальчик лет трёх, беленький, худенький, с очень красным от слёз лицом и раздувшимся из правой ноздри сопливым пузырём, с губами, слипшимися от плача, жмурился и рыдал возле масок, присев на корточки. Возле него было множество женщин и мужчин, и они разглядывали что-то своё или сверялись со списками, но никто не обращал внимания на ребёнка. Возможно, каждый из них думал, что он пришёл с кем-то другим, и родители находятся рядом. А возможно, и нет. Кто их знает.

Хэл взял большую пачку шоколадного хвороста «Ле Финесс» и сделал вид, что пристально изучает состав, но сам нет-нет, да смотрел за мальцом. Взрослые сменялись, укатывали свои тележки, одни приходили на смену другим. Прошло пять минут. Затем десять. Плач становился всё тише и отчаяннее, но к мальчику никто не подходил.

Тогда Хэл поискал взглядом сотрудников, но нигде не видел их бежевых жилетов. Отложив хворост в сторону, он поправил тёмные очки на переносице и неторопливо подошёл к ребёнку, а затем присел возле него на корточки.

— Эй, приятель, — начал он вполне дружелюбно и даже улыбнулся. — Что за дела? Как ты, а? Где твои родители?

Но мальчик разрыдался сильнее. Может, напугался его улыбки или того, что к нему подошёл незнакомец? Хэл растерялся. С детьми он почти никогда не имел дела и обращаться не умел. Он заозирался и заметил женщину в зелёном пальто и в кудрях, она пристально наблюдала за ними. Хэл выпрямился и доброжелательно начал:

— Мэм, простите, это не ваш сын? Похоже, он потерялся или…

Но та только отвернулась и, не оборачиваясь, укатила забитую тележку. У неё было много других дел. Хэл кисло хмыкнул.

— Ну конечно, — сказал он ей вслед. — Кругом много добрых самаритян.

Хэл вынул из кармана носовой хлопковый платок с вышитыми инициалами, взял мальчонку за плечо и властно, но не прилагая никакого усилия, развернул его к себе.

— Ладно, парень, прекращай, — строго сказал он и протянул платок. — Вытри глаза и щёки и пойдём к кассам, твоя мама наверняка тебя уже ищет.

Но тот только пуще ударился в рёв. Что за чёрт! Хэл мучительно вздохнул и потёр переносицу, сняв очки и убрав их в нагрудный карман куртки. Чем дольше он слушал, как плачет мальчишка, тем сильнее раскалывалась его голова, и он не знал, почему, но к горлу тоже подкатывал комок, будто хотелось расплакаться почти так же горько. Скривив губы и ненавидя себя за то, что он совершенно не знает, что делать, Хэл мягко привлёк к себе ребёнка и сам вытер ему лицо платком.

— Хорошо, хорошо. Парень, если хочешь, можешь ещё поплакать, — произнёс он и огляделся. — Погоди. Поди-ка сюда.

Хэл поставил на пол свою корзинку и отодвинул её ногой к стене, взяв мальчика на руки. Тот ужасно устал рыдать и только странно всхлипнул, а потом почти сразу стих, оказавшись своим лицом на уровне лица Хэла Оуэна, и взглянул блестящими серыми глазами в его, такие же блестящие, только льдисто-голубые — печальные, взрослые, усталые.

— Гляди, как здесь высоко, — сказал Хэл, и мальчик с любопытством взглянул вниз. — Да-а-а. Готов поспорить, мать или отец тебя так не поднимали, почти под самый потолок, м? А гляди, что мы можем сделать. Оп-ля!

И он прямо с полки, дурачась, смахнул ему на макушку шляпу волшебника в звёздах. Мальчишка всхлипнул и неуверенно, тихо рассмеялся сквозь слёзы. Он поднял шляпу с головы маленькой пухлой ручкой и уронил её на пол, сбросив с головы, но Хэл, не растерявшись, вновь проделал тот же трюк с уже другой шляпой и звонко расхохотался. Мальчонка не устоял, шмыгнул носом и тоже рассмеялся.