Попались, которые кусались! - Гусев Валерий Борисович - Страница 3

– Ну... Я думал, дети моей жены.

– Дети? – Мама даже подпрыгнула немного. От возмущения. – Твои дети, между прочим, две чайные чашки за собой не могут вымыть, не то что лужи на полу.

Мы с Алешкой обменялись недоуменными взглядами. Какие там от нас на полу лужи? И чьи мы все-таки дети – его жены или нашей мамы?

– Зачем ты ее привез? – шумела мама в трубку.

– А куда же мне ее девать?

– В питомник бы отдал. Раз уж она такая породистая.

Папа виновато вздохнул:

– Не смог... Мне ее жалко. Она ведь сирота. Ее отец, полицейский пес Грей, погиб при исполнении своих служебных обязанностей.

– Сирота... – проговорила мама. – Сиротка... Ладно, отец, мне некогда. Собачку покормить надо.

И мама тут же взялась за дело. Сначала она приласкала щенка, и он игриво тяпнул ее за палец крохотными острыми зубками. Мама засмеялась и пошла на кухню. Грета, переваливаясь, забрасывая ушки туда-сюда, как-то бочком, радостно и доверчиво затрусила за ней.

– Суп будешь? – спросила ее мама.

Грета села напротив нее, склонила голову, будто спрашивала: а какой суп?

– Хороший, – сказала мама. – Куриный. И не на кубиках. На живой курице.

Грета подпрыгнула от радости, будто все поняла. И «живая» курица ее любимая пища. С самого раннего детства.

Мама сняла с сушилки свою любимую красную миску, наполнила ее супом до краев.

Грета лакала его так яростно, словно не ела со дня своего рождения. Ее брюшко угрожающе раздувалось прямо у нас на глазах. Как воздушный шар. Того и гляди лопнет.

Долакала, вылизала миску, подняла мордашку, облизнулась.

– Бедная девочка, – сказала мама. – Еще хочешь? – И налила ей добавку.

Бедная девочка и со второй миской управилась в два счета. Мама вздохнула:

– Отец, наверное, не кормил ее в дороге.

Грета тем временем плюхнулась на бок и мгновенно уснула, мордочка – в миске.

– Тихо, – сказала нам мама. – Нужно устроить ее поудобнее.

Она осторожно взяла Грету на руки, прямо как ребенка, и унесла в комнату.

Когда мама вернулась, мы молча сидели за столом. И вопросительно на нее смотрели.

– Я уложила ее в кресло, – шепотом сообщила мама, – и накрыла пледом.

А мы на нее молча смотрели. Мама приподняла крышку суповой кастрюли, заглянула в нее и смутилась.

– Ну, хотите яичницу пожарю? Надо же было ее накормить. Она с дороги...

– Сирота, – поддержал Алешка. – А нас можно не кормить. Мы, слава богу, не сироты.

– Не кричи, – сказал я. – Собачку разбудишь.

– Вы бессердечные мальчишки, – обиделась мама. – Вам жалко для такой крохи тарелки супа.

– Кастрюльки, – уточнил Алешка.

– А ты бы лучше лужу в прихожей вытер.

Почему вытереть в прихожей лужу лучше, чем пообедать, мы так и не поняли.

Папа вернулся вечером. Грета уже освоилась, выспалась, съела нашу яичницу и запила ее молоком. Когда папа позвонил в дверь, она помчалась в прихожую и звонко затявкала. А когда узнала папу, то бросилась его обнимать, подпрыгивая и визжа от счастья.

– Я договорился, – сказал папа, переобуваясь. – Отдай тапочку... Ее возьмут в наш питомник. Еще и заплатят за нее.

– Друзей не продают, – сказала мама.

– Когда это вы успели подружиться? – Папа выпрямился во весь рост.

– Тысячу лет назад, – сказал Алешка. – Ты что, не знал?

Папа все понял и, похоже, остался доволен. Но произнес:

– Собака в доме – это серьезно. Это ответственность.

– Справимся, – сказала мама. – Я ее буду кормить, Лешка – лужи вытирать, Димка – гулять и воспитывать.

– А я? – спросил папа.

– А ты свое дело уже сделал, – отрезала мама. И не понять – сердится она на него или не очень.

Грета осталась у нас. И нас стало пятеро.

Мама сразу сказала, что в семье появился еще один ребенок. Причем озорной, любопытный, шустрый.

Сначала мы все на Гретку то удивлялись, то обижались, то сердились. Она ворвалась в наш дом, как маленький, но очень вредный ураган. Грета трепала нашу обувь, она несколько раз перекусила телефонный провод. Причем два раза, когда папа разговаривал с министром внутренних дел по очень важным государственным вопросам. Она вдрызг разметала веник и так яростно облаивала включенный пылесос, что наша вредная соседка стучала нам в стену своими каблуками. Грета, когда мама пригласила в гости свою любимую подругу, сдернула со стола скатерть со всем, что на ней было. И пока мама собирала осколки чашек, успела съесть мамин торт. Но за это (за торт) никто на нее не рассердился. У нашей мамы очень много достоинств, но вот когда она вдруг задумает что-нибудь испечь... Папа, когда узнал, что Гретка слопала торт, так прямо и сказал, с облегчением: «Ну вот, можно и домой ехать».

И – самое удивительное – никто на Грету за все эти фокусы не сердился. Не то что на нас. Попробовал бы я перекусить телефонный провод. Или бы Алешка обругал пылесос и сдернул со стола скатерть. А если бы я погрыз папин башмак? Или Алешка обглодал бы веник? Страшно подумать!

Но на Грету никто не сердился. Она все это делала с такой ясной и веселой мордочкой, будто говорила: «Как же скучно вы без меня жили! Ну, ничего, теперь вы скучать не будете!»

И мы ее полюбили. И она всех нас полюбила. И вошла в нашу «стаю» как ее полноправная семейная единица. Даже, пожалуй, как единица с большими, чем у всех остальных, правами.

Иногда в холодильнике не было молока, иногда мы не успевали купить к ужину хлеб, иногда мама забывала что-нибудь нам сготовить. Но никогда она не забывала сварить Грете вкусную кашу с обрезками. И с овощами.

– Она еще маленькая, – объясняла мама. – Она растет. Ей нужны апельсины, углеводы и витамины.

– А нам углеводы не нужны? – ревниво спрашивал Алешка. Но никогда не забывал тайком выбрать из своей тарелки лакомый кусочек для Греты.

Иногда, очень редко, папа приходил с работы не очень поздно. И тогда его кресло у телевизора никто не имел права занимать. Телевизор мы, конечно, не смотрели, а обменивались новостями и обсуждали события, произошедшие за день. Кто какие оценки получил, кого вызвали в школу – папу или маму, насколько выросли цены в магазинах и на рынке, когда папе дадут отпуск. Или зарплату.

Так вот в это приятное вечернее время папино кресло обычно бывало занято. Грета с первого дня, когда мама уложила ее в это кресло и укрыла пледом, почему-то решила, что оно вместе с пледом принадлежит ей.

– Да сгони ты ее, – советовал папе Алешка.

– Как же... Это же не кошка... Да я бы и кошку не согнал...

Если кто-нибудь из нас успевал сесть в кресло раньше Греты, она тут же начинала неистово дергать нас за штанину. И всегда добивалась своего.

И если я, например, упрямился, мама сразу наводила порядок:

– Справился? Ты бы лучше посуду помыл.

Где-то через месяц Грета разобралась во всех наших отношениях и четко определила свое место в «стае». Папа – главарь, которого надо слушаться беспрекословно. Хоть он и редко бывает дома. Мама – старшая подружка, которая накормит, приласкает и защитит в случае необходимости от других обитателей квартиры. Нередко бывало так: натворит что-то Грета, например, сбросит телефон со столика, и я начну ей делать выговор, она тут же жалобно заскулит и бежит жаловаться маме. Мама сразу встает на ее защиту.

– Справился? Она же маленькая! – и принимается меня воспитывать всякими словами. – А ты помнишь, как в трехлетнем возрасте опрокинул на себя телевизор? Тебе кто-нибудь хоть слово тогда сказал? Тебя все жалели!

А Грета, спрятавшись за ее спину, ехидно выглядывает и будто говорит всем своим видом: «Ага, так тебе и надо!» А сама прикидывает, как бы и ей попробовать опрокинуть телевизор, чтобы ее тоже все пожалели.

И после такой разборки мама садится за телефон и начинает с восторгом сообщать своей подруге Дине Васильевне:

– Динка! Это такое чудо! Она сегодня такую лужу напрудила! Как взрослая! Приходи, посмотришь!