Два дундука из сундука - Гусев Валерий Борисович - Страница 8

Вот это здорово. Я пошел в «тот угол». Там действительно лежала лебедка – барабан с тросиком. Она лежала на черном сундуке с двумя ручками. Точь-в-точь такой же сундук. Я даже немного растерялся, у меня мелькнула дурная мысль, что хитрый Митёк обогнал нас. И вытащил этой лебедкой наш клад. И что мы теперь купим?

– Дядь Мить, – спросил я, – а это что у вас такое? – И показал на черный сундук с ручками.

– Это? – он обернулся. – Это старый аккумулятор с «КамАЗа». Я с его помощью иногда свою машину заводил.

Надо отдать должное Алешке. Он и глазом не моргнул, и ухом не повел. Он только сказал:

– Поплыли, Дим?

– Куда? – спросил Митёк.

– За шнурками.

И мы, шаркая спадающими с ног кроссовками, выбежали из сарая.

А Митёк остолбенело смотрел нам вслед.

Когда мы вызволили и развязали свои шнурки, Алешка сказал:

– Ладно, Дим, в другой раз что-нибудь найдем, не расстраивайся. Поплыли дальше. Затонувшие корабли смотреть. И заложника спасать.

– Нет уж, – возразил я на правах старшего, – в другой раз. Мама ругаться будет, если к обеду не вернемся.

Алешка не стал возражать. И к обеду мы вернулись вовремя. Взрослые уже сидели за столом, и мама разливала по тарелкам борщ.

– Вот это да! – потирал от удовольствия руки Митёк, вдыхая запах над своей тарелкой. – Наконец-то в доме есть хозяйка. Наконец-то я поем по-человечески. Представляешь, – повернулся он к маме, – два месяца на одних яичницах сидел. Пожелтел даже.

Мама вздрогнула и как-то виновато опустила голову.

– Неужели? – тихо спросил ее папа.

Она смущенно кивнула.

– Что?! – вскочил Митёк, догадавшись. – Опять?

– Я же не знала, – стала оправдываться мама. – Я хотела поскорее.

– А рыба? – спросил с робкой надеждой Митёк.

– Она исчезла, – вздохнула мама.

– Что ж, – вздохнул и Митек. – Другого выхода нет. – Он достал из шкафчика и со стуком поставил на стол здоровенную бутыль с какой-то желтоватой жидкостью.

– Керосин? – испуганно спросила мама.

– Самогон! – гордо ответил Митёк.

– А чего он такой желтый? – недоверчиво спросил папа. – На яичных желтках настаивал?

– На меду. Гречневом. То есть гречишном.

После обеда папа и Митёк сидели рядышком на крыльце и пели песни. То по очереди, то вместе. Мама смотрела на них и посмеивалась.

Потом они обнялись, и папа запел свою любимую: «Наша служба и опасна, и трудна...» Это у них вроде милицейского гимна.

Митёк терпеливо дослушал песню до конца, сбросил с плеча папину руку и с обидой сказал:

– Вот! Про вас, про милицию, песни сочиняют! А про нас, писателей, ни одной песни нет.

– Есть! – воскликнула мама и звонко пропела: – «Гайдар шагает впереди!»

– Это она свою пионерскую юность вспомнила, – пояснил папа.

– Какой Гайдар? – удивился Митёк. – Егор, что ли?

– Настоящий! Аркадий!

– «Чук и Гек», – напомнил Алешка.

– Ты куда рыбу дел? – шепотом спросил я его. – В речку выпустил?

– Нет еще, – шепнул Алешка. – Я ее спрятал.

– Ты что! Протухнет!

– Не протухнет. Я ее хорошо спрятал. И кормлю ее. Три раза в день: завтрак, обед и ужин ей подаю.

– А полдник? – усмехнулся я.

– Она и так жирная. Но иногда ей лягушек подбрасываю. На десерт.

Мама испуганно обернулась к нам:

– Кто жирная? Лягушка? Лягушка на десерт? Вы что там шепчетесь?

– У них свои песни, – сказал папа.

– Вот именно, – сказал Алешка. – Вы тут допевайте ваши песни, а мы с Димой поплывем затонувшие корабли смотреть.

– Нет, – сказала мама. – Мы все вместе идем купаться. Я только переоденусь.

– Я по ночам не купаюсь, – буркнул ей вслед папа. – Я простудиться боюсь.

– Ты что, Серега? – удивился Митёк. – Солнце еще высоко. Оно еще не склоняется к закату.

Но папа оказался прав. Когда мама вышла к нам, в зеленом халатике поверх купальника и с заново накрашенными глазами, «солнце уже склонилось к закату».

– Понял? – спросил папа Митька.

– И вот так всегда? – посочувствовал ему Митёк.

– Вы о чем? – спросила мама, доставая из кармашка халатика зеркальце. – Ну мы идем купаться? Сколько можно вас ждать?

Купаться мы не пошли. Папа сказал, что вода в реке остыла, пока мама собиралась. Мама уже хотела было обидеться, но тут на горке затрещал мотоцикл – приехал участковый. Он доложил папе, что «конфликт в семействе Чашкиных улажен и взаимных претензий нет». Чашкины – это вредная Клавдия и застенчивый Васька.

Папа показал ему записку из бутылки. Участковый повертел ее, даже с оборота рассмотрел, вернул папе и сказал уверенно:

– Баловство. Ребята шалят. Есть тут у нас одна компания. – Он повернулся к нам: – Вы от них держитесь подальше. А если что – сразу мне сигнализируйте. Я приму меры.

– Сами справимся, – сказал Алешка. – У нас гранаты есть.

– Он шутит, – поспешил папа.

– Он не шутит, – возразила мама.

Участковый сдвинул на лоб фуражку и озадаченно поскреб затылок. Митёк что-то шепнул ему на ухо. Тот улыбнулся, кивнул, попрощался и уехал.

Мама пошла снова переодеваться и перекрашивать глаза к ужину – раз уж никто не хочет купаться. Папа с Митьком поднялись в кабинет, а Лешка пошел в сарай. Там он пробыл довольно долго. И вернулся очень довольный, с хитрыми глазами.

– Я оружие изготовил, – шепнул он мне, когда мы поднимались по лестнице. – Против этой компании.

– Танковый пулемет доделал? – спросил я.

– Еще лучше. Завтра услышишь.

И я услышал. Мы все услышали. Рано утром. На рассвете. Нас всех разбудил какой-то странный грохот во дворе. Я скатился с лестницы в одних трусах, догнав по дороге встревоженного Митька в одних пижамных штанах. А на крыльце уже волновались мама и папа в одних халатах.

Зато Лешка не волновался. Оказывается, он вчера смастерил в сарае великолепную дальнобойную рогатку и сейчас проводил ее испытания. Надел на штакетины консервные банки и всякие кастрюли и молотил по ним из своей рогатки стальными шариками от подшипников.

Грохот стоял страшный. Потому что Алешка бил точно и сильно. При каждом попадании кастрюля вздрагивала, подпрыгивала и издавала что-то вроде короткого отчаянного вопля. Примерно, как вопил Митёк, когда на него напали его верные пчелы.

– Прекрати, Алексей! – строго воскликнула мама. – Ты всю деревню перебудишь.

– Уже перебудил, – сказал Митёк. – Пусть тренируется. – Он спустился с крыльца, протянул к Алешке руку: – Дай-ка я попробую.

Митёк сорвал яблоко, уложил его на донышко банки, отсчитал десять шагов. Прищурился, растянул рогатку до уха. Выстрелил.

Яблоко даже не дрогнуло.

Алешка хихикнул. Папа хмыкнул. Мама утешила:

– Ничего, Митя, не расстраивайся, в другой раз попадешь.

– Мам, купи ему арбуз, – посоветовал Алешка. – Побольше.

Митёк неторопливо подошел к нему, вернул со вздохом рогатку и, неожиданно взяв Алешку легонько за ухо, со словами: «Старших надо уважать», подвел его к забору.

Алешка снял с банки яблоко. Митёк выпустил его ухо.

Алешка – вот с такими глазами – вернулся на крыльцо и показал нам яблоко. В самом центре его, будто сделанная тонким сверлом, была пробита ровная дырочка.

– Настоящий писатель, – гордо сказал папа. – Мастер.

– Я тоже так могу, – похвалился Алешка. – Даже лучше. Дядь Мить, станьте у забора, ладно?

Митёк послушно отошел к забору. Мы внимательно и молча наблюдали, что там еще Алешка выдумал. А он, подпрыгнув, сорвал еще одно яблоко и подошел к Митьку.

– Нагнитесь, дядь Мить.

Митёк и это сделал послушно. Алешка положил ему на голову яблоко – прямо точно на лысинку – и сказал:

– Теперь выпрямляйтесь осторожно. Чтобы яблоко не скатилось.

Митёк выпрямился во весь рост. Так и стоял – большой такой с маленьким яблоком на голове.

– Э! Э! – вдруг спохватился папа. – Отставить!

Но Алешка уже отсчитал десять шагов и вскинул рогатку.