Катрин Денев. Красавица навсегда - Плахов Андрей Степанович - Страница 9

Комната в городе

Жако из Нанта

Девушкам было по 25 лет

Сто и одна ночь (Сто и одна ночь Симона Синема)

Вселенная Жака Деми

Вандомская площадь

«Шербурские зонтики» оказались одним из поздних всплесков Новой Волны. Как это бывает на исходе бурного явления, фильм выразил и его противоречивую устремленность, и возможность тихого примирения противоречий, еще вчера казавшихся неразрешимыми.

Жак Деми до «Зонтиков» снял фильмы «Лола» и «Залив ангелов», в которых превалировали мягкая созерцательность, сладко-терпкая атмосфера и активное женское начало. Эмоциональность обеим картинам придавали героини Анук Эме и Жанны Моро, а также меланхоличная музыка Мишеля Леграна. С Леграном и музыкальным редактором Франсисом Лемарком Жак Деми и задумал новую постановку, проект которой поражал отважной неожиданностью, а результат оказался неожидан вдвойне.

Такого еще не было в кино: все без исключения персонажи пели, и не только в моменты романтического подъема, но в самых обыденных ситуациях – наливая бензин в бак автомобиля, рассказывая о своих денежных затруднениях или лежа в постели и жалуясь, подобно тетушке героя фильма, на болезнь и старость.

Жак Деми объяснял свой замысел: «Когда в жизни людей случается что-то особенное, они поют, верно? Заставить их на экране петь, даже когда вроде бы ничего особенного не происходит, значило подчеркнуть важность, значительность каждого момента прожитой жизни, каждого шага, вздоха… Многие спрашивали меня, – после того как посмотрели картину, – действительно ли там поют от начала до конца. Дело в том, что к концу фильма они просто перестали осознавать, поют в нем или говорят; музыка стала естественным средством связи».

Как уникальный творческий эксперимент этот film chante (черточка над последней буквой) – «спетый фильм» – стал победой над границами искусств: ведь опера и кино считались почти несовместимыми, и недаром один из персонажей «Зонтиков», узнав, что его приятель собирается в оперу, выводит (энергичным речитативом!): «Я не люблю оперу. Вот кино – это да!» Потом Ги и Женевьева, влюбленные герои фильма, на миг будут показаны в ложе театра (можно лишь догадываться, что происходит на его сцене, где дают «Кармен»), а еще раньше мать скажет (точнее – пропоет) своей потерявшей голову дочери: «От любви умирают только в кино…»

«Я ничего не беру из американского мюзикла и французской оперетты, – заявил перед съемками Деми. – Все диалоги поются и написаны белым стихом. Режиссуру определяет музыка, ее ритм, он же задает характер движения камеры и актеров, но все это будет находиться в очень тесном контакте с повседневностью».

И действительно, хрупкие, трепетные мелодии Леграна давали большие возможности для речитатива, чем для пения.

Конечно, в последующие годы Дзеффирелли, Бергман, Лоузи, Брук, Рози доказали возможность полноценного кинематографического воплощения классической оперы. Еще ранее высокий «оперный» стиль утвердил Висконти. «Шербурские зонтики» отталкивались от другого – от стихии «низких» жанров, прежде всего французской песенной манеры chanson. Но не дежурно комплиментарны были высокие сравнения фильма Деми с произведениями Моцарта.

«Основанием тому явилась особая непринужденность, утонченная развлекательность, прекрасные мелодии, исполненные вкуса музыкальные образы фильма. И вместе с тем в эту романтическую историю реально входит французская действительность – точно так же, как у Моцарта отчетливо проступают проблемы его времени…» – писал немецкий исследователь жанра киномюзикла Михаэль Ханиш[5].

В фильме Деми полемически выдержаны почти все структурные принципы классической оперы. И потому, быть может, «Шербурские зонтики» остались единственным в своем роде, не нашедшим подражателей опытом. Ибо гармония несовместимого явилась чудом, которое может объяснить только прилив истинно поэтического вдохновения.

Стихотворением в музыке и цвете называли это самое совершенное создание Деми. Разноцветные зонтики не сливались на экране в импрессионистской гамме под разливами дождя, а словно спорили между собой, как спорили лилово-черный фон декораций с нанесенными на него пятнами охры и кармина. Казалось, рука живописца прямо на глазах зрителей выводит эти смелые композиции.

Опять же – кинематограф тогда лишь начинал всерьез осваивать цвет: впереди был опыт раскраски натуры в «Красной пустыне» Микеланджело Антониони, а о волшебных светофильтрах, ставших потом рутиной, и о возможностях видеотехники с ее динамичным цветовым монтажом еще слыхом не слыхивали. Деми удалось почти невероятное: передать словно бы цвет воздуха, времени суток и времени года внутри сугубо урбанистического пейзажа. Дизайн современного города обретал на экране волнующую живописность и поэтичность.

Вдохновение вдохновением, но сам Жак Деми прекрасно осознавал что делал. Реальность, пропущенная через объектив его камеры, оказывалась слегка преувеличенной, сдвинутой в сторону волшебного. Как под лупой становилась вдруг видимой незаметная прелесть простого: простых характеров и чувств. Помимо музыки, ощущение взлета, приподнятости над землей должно было создаваться также за счет костюмов, чем-то неуловимо отличающихся от тех, что носят в обычной жизни: чуть больше розового, голубого, сиреневого, чуть сильнее затянуты талии. Работали и декорации, которые, незаметно накладываясь на городской пейзаж, делали его привычным и неузнаваемым одновременно.

«Шербурские зонтики» – фильм, замысел которого, по свидетельству Денев, все считали безумным, – ждала счастливая судьба. Он имел коммерческий успех, в том числе и за океаном, доказав, что американская модель музыкального фильма, известная как мюзикл, – не единственная из возможных. Он получил «Золотую пальмовую ветвь» в Канне. Он стал синонимом «истинно французского» фильма, который крутят в посольствах и по телевизору к национальному празднику. Музыкальный лейтмотив картины пошел гулять по миру и по сей день звучит в барах от Буэнос-Айреса до Сингапура.

Но были у «Шербурских зонтиков» и вооруженные аргументами противники. Фильму ставились в вину банальность и мелодраматичность сюжета. Социально ангажированный аналитик структур французской киноиндустрии Жан-Пьер Жанкола даже спустя годы дал картине Деми, вошедшей в киноклассику, безапелляционную оценку, наделив ее в своем восприятии «чуть слащавой фантазией, где все нараспев, все раскрашено, как в альбомах старых дев»[6].

Что уж говорить о помешанных на социальном звучании итальянских и советских критиках. Они противопоставляли картину Деми сатирической трагикомедии Пьетро Джерми «Соблазненная и покинутая», показанной на том же Каннском фестивале 1964 года и обойденной наградой. Итальянцы, обиженные за своего земляка, явно потеряли чувство меры. Одна из их газет упрекала каннское жюри под председательством легендарного Фрица Ланга ни много ни мало в том, что своим решением оно презрело интересы искусства и создало опасность для развития киноязыка! Спустя два года Джерми уже был порицаем в советской прессе за потакание вульгарным буржуазным вкусам, а его фильму «Дамы и господа» в пример ставили «Мужчину и женщину» Клода Лелуша – Лелуша, который вскоре, в свою очередь, станет в глазах той же критики символом кинокоммерции.

Сегодня от этой «борьбы идей» веет ветхозаветной древностью. Пряная зубоскалистость поздних картин Джерми произрастала из итальянской простонародной, площадной традиции. Деми же, как и ранний Лелуш, тяготел к изысканному древу французского поэтического реализма, реанимированного Новой Волной. Коль уж разбираться в том, как проявляется в «Шербурских зонтиках» злободневно-социальное, то делать это надо, исходя из понятий, которые выработала на сей счет Новая Волна.

Ее сквозной темой, в самых причудливых жанровых обработках и в самом широком диапазоне моральных оценок, стала облегченная безответственность существования. Нельзя сказать, чтобы этот мотив был совершенно нов для французского кино, но раньше он всегда звучал под аккомпанемент трагических уроков и предчувствий истории – отрезвляюще горьких, как в «Правилах игры» Жана Ренуара, или фаталистических, как в предвоенных лентах Марселя Карне и Жака Превера, или расхоже-экзистенциалистских, как в криминальной драме Андре Кайата «Перед потопом». Совершенно иначе звучит эта тема в фильмах Жан-Люка Годара, Луи Малля, Клода Шаброля. Их действие разыгрывается уже «после потопа», когда прошлое, как и будущее, окончательно мифологизировано, а настоящее эфемерно и подчинено сиюминутным реакциям.