Смятение сердца - Фетцер Эми - Страница 24

Немного позже Фиалковые Глаза привела от ручья всех своих животных. Хантер лежал у огня, жуя кусок кроличьего мяса. Сквозь полуопущенные ресницы он наблюдал, как она подоила и привязала козу, стреножила лошадь и мула. Вид у нее был совершенно измученный. Когда она собрала дневную порцию запачканных подгузников и снова пошла к ручью, в Хантере шевельнулось невольное сочувствие. Повернувшись так, чтобы видеть ее сквозь нечастые стволы, он на всякий случай передвинул револьвер на живот.

Желудку не слишком понравилось мясо, частично подгоревшее, частично полусырое. Выбросив остаток в ямку, где уже находились кроличьи кишки, Хантер схватился за кружку, думая: по крайней мере запью эту гадость кофе. В это время Фиалковые Глаза вернулась к костру. Торопливо украсив ближайший куст гирляндой из подгузников, она склонилась над огнем, согревая руки. Не обращая на нее внимания, Хантер налил в кружку хорошую порцию из весело булькающего котелка.

Сэйбл краем глаза наблюдала за тем, как он дует на горячую жидкость, как подносит кружку ко рту, как делает первый глоток. Неожиданно глаза его полезли на лоб.

— А черт! — Кофе вылетел изо рта Мак-Кракена длинной струей, зашипев в пламени костра. — Господи Иисусе, что это значит?

— Вы потребовали кофе, — объяснила Сэйбл, выпрямляясь с видом оскорбленного достоинства. — Я приготовила кофе.

— Ты приготовила деготь, женщина! — взревел Мак-Кракен, вскакивая и потрясая прихваченным ветошью котелком. — А еще точнее, жидкое дерьмо!

— Прошу вас, мистер Мак-Кракен, проследите за выражениями, которые вы…

— Если даже забыть о том, что кофе опускают в воду в тряпице, надо было взять его раз в десять меньше! — кричал тот, все больше распаляясь. — Ты, что же, вообще ничего не умеешь? Ни свежевать, ни потрошить, ни готовить? Ты не умеешь заботиться о домашних животных, ездишь верхом так медленно, что мы едва плетемся, но и это еще не все! Черт возьми, ты не умеешь даже приготовить кофе, а это уже уму непостижимо! На что, черт тебя возьми, ты пригодна, женщина?

Сэйбл напряглась изо всех сил, чтобы удержать град слез, и несколько раз подряд судорожно глотнула.

— Я пригодна на то, чтобы сделать ваш кошелек на тысячу долларов тяжелее.

— Знаю, знаю и день за днем пытаюсь с этим примириться! — Мак-Кракен пнул котелок ногой, и тот покатился, расплескивая содержимое. — Потому что этого недостаточно! Недостаточно, черт возьми!

Фиалковые Глаза съежилась, втянула голову в плечи и деревянным шагом прошла туда, где спал ее ребенок. Хантер яростно втоптал в землю останки кроликов, забросал ямку и плюхнулся на свое одеяло. С минуту он бормотал все известные ему проклятия, потом нашел бутылку виски и сделал хороший глоток. Желудок, и без того едва удерживающий съеденное, едва не выбросил фонтаном кроличье мясо.

Второй глоток пошел легче. Хантер не смотрел в направлении костра, но ему показалось, что оттуда донеслось сдавленное рыдание. Проклятие!

После первых судорожных всхлипываний слезы потекли беззвучно. Он был прав, разрази его гром! Она едва умела заботиться о себе и ребенке, как же можно было винить Мак-Кракена за его вспышку? Она была для него только обузой, а если открывала рот, то лишь для того, чтобы напомнить ему о сделке, заключенной путем мошенничества.

Чувствуя себя совершенно никчемной, Сэйбл подавила желание зарыдать во весь голос. Нашарив носовой платок, она высморкалась по возможности бесшумно. Маленький Ястреб безмятежно посасывал бычий пузырь, поглощая последнюю за день порцию козьего молока. Вот моя единственная радость, думала Сэйбл. Все время перед тем, как заснуть, она занималась ребенком, позволив ему вволю побарахтаться в теплой пещерке из одеял. Она покусывала его маленькие пальчики, щекотала животик, тискала и обнимала его, изливая на малыша единственное, чем была наделена в избытке, — любовь.

Глава 8

Хантер обернулся и позволил насмешливой улыбке приподнять уголки губ. Фиалковые Глаза трусила на своей лошадке шаг в шаг с ним, прямая, как ивовый прут. В ее позе не было ни грамма естественности, и это так же не вписывалось в образ скво, как и ее безукоризненно построенная речь. Разумеется, ей приходилось ездить верхом, но не по-мужски. Должно быть, она отбила себе всю задницу, подумал Хантер, сознавая при этом, каким сквернословом и занудой он становится в минуты хандры.

Фиалковые Глаза была слишком изнеженной, слишком хрупкой для женщины, прожившей всю жизнь среди дикой природы. Даже идея насчет монастыря, в котором ее держали вплоть до замужества, не выдерживала никакой критики. Допустим, тамошние миссионеры не свежевали дичь и даже не пили кофе, но они должны были понимать, что их воспитаннице рано или поздно придется готовить! Нет, монастыри можно было смело отбросить: там не жаловали белоручек, а Фиалковые Глаза понятия не имела о простейших вещах.

Вспомнив, как он обошелся с ней накануне, Хантер пожал плечами: он нанимался в проводники, а не в галантные кавалеры. Не то, чтобы ее красные, припухшие глаза совсем не вызывали в нем раскаяния, но не настолько, чтобы всерьез заниматься самобичеванием. После истории с кроликами Фиалковые Глаза погрузилась в очередное обиженное молчание, делая вид, что не замечает его присутствия. Само по, себе это было не ново, вот только утром, проснувшись, он нашел ее готовой пуститься в путь: ее вещи были аккуратно уложены, лошадь и мул оседланы и навьючены. И как только ей это удалось?

Теперь она ехала следом, так, что морда ее лошадки чуть ли не тыкалась в круп его коня. Неоправданная досада Хантера все росла, но с ней росло и тщетно подавляемое желание. Теперь он знал, что скрывается под тяжелыми складками шали: нежная кожа, восхитительные изгибы и округлости. Как оно прижималось к нему, это податливое тело! Как неописуемо сладок был вкус ее рта, как робки и неумелы прикосновения! Хантер честно старался выбросить эти воспоминания из головы, но добился лишь того, что ни о чем другом и думать не мог. Если эта женщина так волновала его, просто проходя мимо в своей бесформенной одежде, каково было бы прижаться к ней всем телом в постели, на белой простыне!

Вот только она принадлежала другому, эта женщина.

Плод, который он жаждал сорвать, был запретным.

Эта мысль подействовала на Хантера подобно ушату ледяной воды. Как он мог дотронуться до чужой жены? Только ничтожества вроде Ната Барлоу считали индианок добычей для всех желающих, Хантер же одинаково уважал женщин с любым цветом кожи. Это означало, что он обязан был уважать и права незнакомца, с которым Фиалковые Глаза делила ложе, которому позволяла ласкать свое чудесное тело, которому родила сына.

«Почему же она ответила на мой поцелуй?»

Этого он не мог объяснить, памятуя о ее антипатии к нему, которая проглядывалась в каждом жесте и взгляде, слышалась в каждом слове. Кроме того, существовало что-то еще, разбуженное звуком его имени. Это «что-то» заставило ее окаменеть в его руках, оттолкнуло их еще дальше друг от друга.

Хантер засмеялся тихим безрадостным смехом. Он нанялся в проводники к женщине-загадке!

Но почему это беспокоит его? Какая разница, кто она и откуда?

Задумавшись, Хантер чуть было не пропустил кое-что интересное. Он резко натянул поводья и повернул лошадь. Фиалковые Глаза остановилась тоже. Смерив ее взглядом, внешне совершенно бесстрастным, он вывел лошадь на открытую равнину, вдоль которой они двигались по тропе.

На небольшом взгорье он остановился вновь, достал из седельного мешка полевой бинокль и пристально оглядел равнину.

— Туда! — объявил он, вернувшись, махнул рукой на темнеющие вдали деревья и пустил лошадь в галоп.

Когда полоса растительности приблизилась, пришлось целую милю ехать вдоль нее, выискивая проход сквозь колючую чащу подлеска. Оказавшись в лесу, Хантер не замедлил хода. Ветки хлестали по лицу и плечам, но Фиалковые Глаза и не думала отставать, все так же держась на несколько шагов позади. Колыбель с ребенком она крепко прижимала к себе, накрыв для тепла полой накидки. Через некоторое время Хантер спешился, приказал: «Жди здесь!» — и бегом бросился прочь, в чащобу.