Часы пробили полночь - Вентворт Патриция - Страница 11

— Миссис Крэнстон из тех женщин, для которых «знать» — это профессия, — сказал Джеймс Парадайн. — Кстати, девушка сильно пострадала?

— Нет-нет, миссис Крэнстон сказала, ничего страшного — она просто потеряла сознание. Она была в полном порядке, когда очнулась.

— Так. Дальше.

Филида покраснела. Она избегала взгляда Парадайна.

— Тетя Грейс… захотела выяснить, что происходит. Она наняла человека, чтобы провести расследование.

— Какая необыкновенная… предприимчивость.

— Она… она думала, что поступает правильно. Когда мы вернулись, я увидела, что она печальна. Я не знала, что делать… подумала, это потому, что я уехала. Но однажды тетя Грейс пришла ко мне и все рассказала. Она прочитала письмо миссис Крэнстон и едва добралась до конца, как вошел Элиот. Я даже не успела задуматься. Как будто налетел ураган… только что все было в полном порядке, а через минуту рухнуло. Элиот спросил: «В чем дело?», и тетя Грейс сказала: «Филида хотела бы услышать от тебя, кто такая Мейзи Дейл». Она даже не дала мне заговорить.

— Не сомневаюсь.

Филида снова смотрела на него. Глаза у нее блестели, щеки пылали.

— Элиот очень рассердился… они оба рассердились. Тетя Грейс сказала: «В июне ты провел с Мейзи выходные в гостинице „Приют коробейника“», а он ответил: «Не ваше дело, даже если и так». Тогда она спросила: «Ты будешь отрицать, что встречаешься с ней?» Он ответил: «И это тоже не ваше дело». Она продолжила: «Ты будешь отрицать, что посетил ее не далее чем на прошлой неделе, вечером двадцать шестого декабря?», и Элиот сказал: «Я ничего не буду отрицать. А теперь уйдите отсюда и дайте мне поговорить с женой».

— И она ушла?

Филида покачала головой:

— Грейс сказала: «Ты надеешься, что сумеешь ее заболтать?»

— И что же ты ответила, Филида?

— Ничего… я промолчала. Конечно, это звучит глупо, но даже теперь, когда я вспоминаю тот день — наверное, в тысячный раз, — то не могу представить, что могла сказать в ответ. Все во мне замирает, я ничего не чувствую, ничего не хочу, просто не могу заговорить. Было такое ощущение, что пришел конец всему. Мне и сейчас так кажется, когда я вспоминаю. Они наговорили друг другу ужасных вещей. Потом Элиот сказал: «Я ухожу. Ты идешь, Филида?» Тетя Грейс подошла, обняла меня и ответила: «Нет». Элиот вышел из комнаты, хлопнув дверью, а я… право, это очень глупо… я упала в обморок. Я думала, он вернется, но он не вернулся. Я думала, он напишет, но он не написал. Тетя Грейс сказала, что он поехал к той девушке.

— Ты уверена, что он не писал?

— Что вы имеете в виду?

— На твоем месте я бы ждал письма.

— Но он не написал!

— На твоем месте я бы спросил у него лично.

— Спросить у Элиота?…

— Да, конечно. Теперь, когда он здесь, неужели ты намерена вновь дать ему уйти, не объяснившись?

— Но…

Джеймс Парадайн откинулся на спинку кресла и пристально взглянул на Филиду.

— До сих пор этот вопрос решали за тебя, разве не так? Очень влиятельный обвинитель, отсутствие адвоката, а обвиняемого даже не выслушали.

Филида растерялась:

— Но… Дядя Джеймс, позвольте мне продолжить. Я хочу рассказать о случившемся сегодня.

— Ради Бога.

— Когда Элиот вошел…

— Да, дорогая?

— Я была так несчастна… даже не думала, что можно быть настолько несчастной… но когда Элиот вошел, все изменилось. Как только увидела его, я просто до жути обрадовалась.

— Я заметил.

— О!..

— Дорогая, неужели ты правда думаешь, что никто не заметит, если ты, так сказать, зажигаешь сигнальные огни?

Она действительно их зажгла.

Филида проговорила негромко, со вздохом:

— Уже не важно… мне было все равно. — И она горячо добавила: — Вот почему я решила с вами поговорить. Наверное, я устала быть несчастной. Устала плыть по течению, не думая о том, без чего вроде бы нельзя обойтись. Вот что я хочу понять. Сами видите, тетя Грейс никак не успокоится, и я тоже, но я не знаю, есть ли Элиоту дело до меня. Может, уже нет.

— Я бы спросил у него, — быстро отозвался Джеймс Парадайн.

Он подался вперед, выдвинул один из ящиков стола и вытащил жестяную коробочку с гербом на крышке. Там лежали разноцветные карамельки. Джеймс выбрал лимонный леденец и протянул коробочку Филиде.

— Возьми конфетку, милая, и перестань думать о себе. Речь об Элиоте. Даже у обвиняемых есть права и чувства. Я бы на твоем месте выслушал его. Кстати, кто-то таскает у меня конфеты, я уже давно это замечаю. Альберт? Вряд ли. Любовь к карамелькам — естественная человеческая слабость. Но иногда я сомневаюсь, что Альберт тоже человек. А ты бы кого заподозрила? Как зовут ту румяную девицу, которая всякий раз багровеет, когда мы встречаемся в коридоре?

Филида рассмеялась, но голос ее дрожал:

— Полли Парсонс. Ей всего шестнадцать. Наверное, она любит сладкое.

— Придется выдавать ей паек. Как, по-твоему, она отреагирует, если увидит в ящике пакет с двумя унциями леденцов и надписью «Для Полли»?

Филида, отодвинув стул, встала.

— Думаю, она насмерть перепугается, — ответила она, и тут дверная ручка задергалась, а замок забрякал.

Выражение лица Джеймса Парадайна изменилось, когда он сказал:

— Подождите, я сейчас открою.

Джеймс приложил палец к губам, а другой рукой взмахнул, указывая на необитаемую спальню. Уходя туда, Филида услышала, как он сделал несколько шагов. Едва она закрыла за собой дверь, как услышала звук ключа, поворачивающегося в замке кабинета.

В комнате, куда она вошла, царила тьма — непроглядная тьма. Филида не помнила, чтобы хоть раз бывала здесь раньше. Изредка она заглядывала в эту спальню, стоя на пороге, но не более того. В детстве это была для нее запретная территория. Беглые взгляды из коридора заставили запомнить довольно жуткие тяжелые темно-красные шторы, огромную кровать с четырьмя столбиками, покрытую чехлом, и массивную мебель красного дерева. Гардероб занимал все пространство между дверью и окном по левую руку.

Сейчас Филида пыталась припомнить, где стоит другая мебель. Ей предстояло добраться до двери, выходившей в коридор, ни во что не врезавшись. Казалось, где-то тут был комод… да, вот он — высокий и тяжелый, справа от того места, где она стояла. Если сделать пять шагов вперед, затем повернуть и пойти прямо, она непременно окажется у двери.

Едва Филида собралась шагнуть, как из кабинета донесся голос Джеймса Парадайна и другой, тоже знакомый ей. Она быстро отсчитала пять шагов в темноте, повернула и пошла вперед, вытянув руки, пока наконец не коснулась двери.

Глава 10

Примерно в половине двенадцатого Элиот Рэй проснулся. Альберт вещал о том, как угри мигрируют в Саргассово море, чтобы там размножаться, но теперь его наставительная речь сделалась в высшей степени непереносимой. Как непрерывное падение капель в одну точку, голос Альберта сначала стал нестерпимым, а затем превратился в сущую пытку. Элиот встал и, потянувшись, сказал:

— Давайте выпьем.

Альберт уставился на него, явно продолжая думать об угрях. Сквозь толстые стекла очков глаза секретаря казались бычьими, только меньше. Они были точно такие же карие и выпуклые. Представьте быка с обиженным взглядом — и перед вами Альберт.

Элиот усмехнулся:

— Ну же. Лейн обычно оставляет поднос в столовой. Пойдемте разведаем.

Комнаты в этой стороне дома находились непосредственно над апартаментами Джеймса Парадайна, библиотекой и гостиной. Чтобы добраться до столовой, нужно было либо спуститься по лестнице в конце коридора, либо, повернув налево, сойти в зал. Именно этим путем они поднялись. Он был самым коротким и вдобавок избавлял от необходимости проходить мимо кабинета.

Элиот повернул налево и преодолел небольшое расстояние, отделяющее его комнату от центральной лестницы. Сначала обзор был преимущественно скрыт массивной золоченой люстрой. Она не горела и подсвечивалась снизу одинокой лампой. Но стоило выйти на площадку, как становился виден зал — и большая дверь красного дерева, которая вела в прихожую и на крыльцо. Правая створка двери подрагивала. Впоследствии Элиот старательно вспоминал эту минуту — насколько он уверен, что дверь двигалась? Он, подобно Галилею, упрямо твердил: «И все-таки она двигалась». Когда он достиг площадки и повернул, чтобы пойти дальше, створка замерла. Элиот подумал: если у Джеймса Парадайна гость, это не его дело, и в любом случае уже слишком поздно, чтобы понять, кто там.