Плохая война - Конофальский Борис - Страница 6

«Ну что, это ускорит рассмотрение моего предложения?»

Вехнер, видно, не ожидал такого поворота, взгляд его стал немного испуганный. Видя это, кавалер продолжил:

– Тех, что помрут, да примет Господь их заблудшие души, я велю выкладывать на берег, чтобы с вашей стороны их было видно, пусть матери и жены придут попрощаться.

Теперь и Вехнер, и оба офицера, что прибыли с ним, стояли мрачные, под стать погоде. Ветер трепал бумаги в руке члена консулата, и тот долго не находил, что сказать. Пока наконец не произнес:

– Я сделаю все, чтобы ускорить решение по этому вопросу.

– Я очень на то рассчитываю. Кстати, если завтра мне вернут всех моих людей, что схвачены на вашем берегу, то я стану кормить ваших людей целых три дня, – добавил вальяжно Волков, словно это не очень его волновало.

– И скольких ваших людей мы, по-вашему, удерживаем? – поинтересовался Вехнер.

Это был вопрос с подвохом. Как ни ответь на него, все равно дашь врагу нужную ему информацию. Волков на такие хитрости никогда бы не попался. «Ты еще и хитрить тут надумал!» Он не собирался дальше разыгрывать из себя святого человека, он уже рычал:

– Запомните, Вехнер, если не вернете мне моих людей до завтрашнего утра, я не только перестану кормить ваших, я еще и запрещу им жечь костры, а каждое утро я буду выкладывать их трупы на берег, пока не уложу тут всех до единого. Вы слышите меня, Вехнер?

Этот его рык произвел впечатление даже на приехавших с консулом офицеров. Они внимательно слушали каждое слово кавалера, и, когда он закончил, один из офицеров стал что-то шептать на ухо Вехнеру. Тот рассеянно кивал и потом произнес:

– Мы соберем экстренное заседание совета.

– Это здравая мысль, – уже абсолютно спокойно и едва ли не дружелюбно отвечал кавалер. – Надеюсь, вы примете правильное решение. Да вразумит вас Господь, если вы все еще верите в него.

– Разрешите ли вы нам поговорить с нашими людьми, которых вы удерживаете? – вдруг спросил один из офицеров.

– Конечно, – сразу согласился Волков. – Как только вы дадите мне поговорить с моими людьми, которых удерживаете вы.

Все было ясно, больше у парламентеров вопросов не было. Они раскланялись и пошли к своей лодке.

– Кажется, все прошло хорошо, – заметил Волков негромко.

Говорил он самому себе, но Брюнхвальд, стоявший рядом, расслышал.

– Да, все прошло прекрасно, но, боюсь, наши люди будут недовольны тем, что мы отпустим их заклятых врагов.

– Скажите людям, что они получат часть выкупа, – сказал Волков, морщась от приступа тошноты. От этого недуга он стал раздражаться и крикнул: – Максимилиан! Позовите мне монаха немедля, черт бы все это побрал!

Глава 4

Как хорошо просыпаться и знать, что все самое тяжелое уже позади. Ну, хотя бы в ближайшее время нет нужды надрываться, рвать в себе жилы. А еще он в это утро почувствовал себя здоровым. Таким здоровым, каким не чувствовал давно. У него не саднило обрубленное ухо, не болела нога, хоть и холод на улице был, но, видимо, то, что кавалер не садился в седло и не нагружал ногу сильно, благоприятно на нее влияло. И если не вертеть сильно головой, то и об острой боли в шее можно позабыть. И тошнота, докучавшая ему вчера, закончилась. Многие люди и понять не могут, как это хорошо, когда у тебя просто ничего не болит.

– Максимилиан! – позвал он, слыша голос своего знаменосца за полотнищем шатра.

Полог откинулся, и юноша появился внутри.

– Да, кавалер.

– Это вы с Увальнем сейчас говорили?

– Да, кавалер. Он приехал.

– Зовите его. – Волков сел на постели. Максимилиан был молодцом: на улице зима, а в шатре печка так горяча, что можно ходить без одежды. – И несите мыться.

Александр Гроссшвулле вошел и занял едва ли не половину шатра. Большой человек. Некогда безвольный и рыхлый малый, которого сплавил кавалеру родственник, превратился в могучего молодого человека. От жирных боков, пухлых щек и двойного подбородка и следа не осталось. Он похудел, его лицо обветрилось, а сам он стал взрослее. Дни напролет в седле, еда когда придется и сон урывками сделали свое дело. «Война сало сгонит». Стеганка нараспашку, шапки нет, большие обитые железом сапоги, на поясе тесак, кинжал, боевые рукавицы в руках – да, вид у него залихватский. Дурень-родственник еще и талер Волкову дал, чтобы только Увальня сбагрить. А он каков стал.

Александр поклонился.

– Звали, кавалер?

– Вы храбро дрались в овраге, – начал Волков, – думаю, без вас Бертье не удалось бы убить капитана наемников. Скорее всего, что без вас его бы там самого убили. За тот бой вы заслужили награду, и по воинскому укладу вы получите долю сержанта.

– Спасибо, кавалер. А правда, что теперь Максимилиан у нас будет за знаменосца?

– Да, он и раньше носил мое знамя, но был оруженосцем. Теперь он будет знаменосцем.

– Ясно, – сказал Увалень.

– А вы станете смотреть за моим оружием и доспехом.

– Спасибо, кавалер. – Молодой человек поклонился.

– Дрались вы храбро, – продолжал Волков, – стояли как вкопанный, когда на вас наседали, и удары сносили достойно, спасли Бертье, когда он упал, но вот умения вам все еще не хватает.

Александр понимающе кивал.

– Поговорите с Бертье, он мастерски владеет многими видами оружия. Пусть вас поучит, вам с вашей статью и силой равных будет мало.

– Да, кавалер, я попрошу учения у ротмистра.

– Ладно. Вы были у епископа, как там вас встретили?

Тут солдат принес воду, Волков стал умываться.

– Епископ был рад. Очень. Говорил, что вы Длань Господня. Хвалил вас, меня кормил и все выспрашивал про вас и про то, как дело было.

– Вы видели госпожу Эшбахт?

– Конечно, она же проживает у епископа. – Увалень чуть прибавил многозначительности: – И госпожа Ланге была там же.

– Так они не поехали в дом Маленов и остановились во дворце у епископа?

Волков вспоминал, что так и наказывал Бригитт, но не был уверен, что той удастся уговорить жену жить у епископа, а не в доме отца. «Бригитт молодец, видно, пересилила жену. Вот и славно». Это его порадовало. Он отпустил солдата, и тот унес воду и таз.

– Вот, кавалер, письмо от епископа, – сказал Увалень, доставая бумагу. – Сразу позабыл отдать.

Волков вытер и лицо, и руки, прежде чем взял письмо. Приятно получать письма после победы. Кавалер сел к огню, что горел в маленькой печке, устроился удобно, развернул бумагу. Конечно, епископ его нахваливал. Звал «спасителем» и «истинной Дланью Господней». Говорил, что пишет о его подвиге в Ланн, к архиепископу. Писал и о том, как умолкли в городе те крикуны, что хулили кавалера за раздор с соседями. Оказывается, были и такие. И теперь в городе, да и во всем графстве, а может, и во всей земле о нем иначе, как о полководце, и не говорят. Все было хорошо, вот только епископ ни единым словом не обмолвился о его жене, что у него гостила.

– А госпожа Эшбахт мне письмо не передавала? – спросил Волков у все еще стоящего у входа Увальня.

– Нет, госпожа Ланге просила сказать вам на словах, что молится денно и нощно за вас и целует вам руки, а госпожа Эшбахт ничего не передавала.

Странно это было и не хотел кавалер в этом признаваться, но подчеркнутое небрежение жены кольнуло его прямо в сердце.

«Всю жизнь будет помнить мне Шауберга. Высокомерие свое показывает и показывать будет. Нет, правильно я этого пса, любовника ее, на заборе повесил. Надо было еще у навозной кучи его похоронить и прямо на куче ему крест поставить».

Да нет, конечно, кавалер этого бы не сделал. Не сделал бы… Но вот если бы он мог еще раз убить Шауберга – он убил бы. Ни секунды не медля и ни о чем не задумываясь.

– Значит, госпожа Ланге была рада вестям обо мне? – наконец, спросил он у оруженосца.

– И того не скрывала, – заговорщицки понизив голос, произнес Увалень.

– Хорошо, ступайте, Александр, позовите ко мне монаха, пусть принесет чернильницу и бумагу. Епископ просит рассказать ему, как было дело.