Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография - Замостьянов Арсений Александрович - Страница 35

Революционный путь развития — не просто мятежное стремление «взорвать ситуацию» и «весь мир насилья разрушить до основанья». Они искали аналоги в истории науки и техники. Разве там все происходит только эволюционным путем, разве, например, изобретение колеса не стало революцией в жизни наших далеких предков, не стало «большим скачком», смелым прорывом в будущее? Почему же нельзя «провернуть» нечто подобное с обществом и государством, учитывая Марксову классовую теорию? И здесь уместно припомнить шутку композитора Игоря Стравинского, конечно, по духу бесконечно далекого от российских передряг 1917 года, но остроумного в стиле своей трагической эпохи: «Революция — это поворот колеса». Элементарный, но сильный образ.

5. Вынужденная репетиция

Атмосфера в столицах становилась все напряженнее — во многом благодаря ленинской стратегии. Но это была далеко не единственная причина решительного «полевения» политически активного сегмента страны. Не будем забывать и об активности анархистов — в том числе в армии и на флоте. Нельзя не принимать в расчет и левых эсеров — организацию все еще достаточно аморфную, но уже фактически действовавшую на руку большевикам. Хотя каждый в этой игре, конечно, играл свою партию. И у эсеров имелся такой яркий лидер, как Мария Спиридонова — легендарная каторжанка, практически не участвовавшая в дореволюционной политической жизни. Марии (дворянке по происхождению) шел 22-й год, когда на Борисоглебском вокзале она застрелила адвоката Гавриила Луженовского, советника тамбовского губернатора, которого эсеры приговорили к смерти за расправы над революционерами в 1905 году. В Мальцевской тюрьме, что на Нерчинской каторге, она провела больше десяти лет в самых суровых условиях. В революционной среде про нее вспоминали с неизменным почтением, даже с восторгом.

Демонстрация в Петрограде. Июль 1917 года

Спиридонову освободили в марте 1917 года по распоряжению министра юстиции Керенского. Повсюду ее встречали с восхищением — как мученицу революции, как одну из главных героинь борьбы с царизмом. 13 мая после речи Спиридоновой исполком Читинского Совета принял решение о ликвидации Нерчинской каторги. Это было событие! Спиридонова держалась гораздо более левых позиций, чем такие осторожные большевики, как Рыков и Каменев. Правда, и в своей партии стойких сторонников у великой каторжанки было совсем немного. Да и с дисциплиной у них дела обстояли хуже, чем у большевиков. Забывать об этом нельзя: без той борьбы, которую вела Спиридонова, вряд ли стал бы реальностью Октябрь. Для нас она — лидер левых эсеров — важна еще и тем, что во многом расколола аморфную и громоздкую партию социалистов-революционеров. Это один из штрихов 1917 года — года, когда в России, как в сказке Андерсена, буря перевесила вывески.

Рыков, хорошо зная ситуацию в Москве и в ее рабочих, фабричных предместьях, видел, что политика вот-вот может не просто хлынуть на улицы крупных городов, но и обернуться большим кровопролитием. Алексей Иванович считал, что буржуазную революцию нужно доводить до конца, не форсируя социалистический переворот. Но он надеялся, что упразднение реликтов монархии и укрепление «хозяев» будет происходить наряду с усилением прав пролетариата — в том числе и политических. Надеялся — и не без оснований, — что власть не станет мешать объективному усилению позиций большевиков. В то же время Рыков считал, что усиливаться нужно без искусственных рывков, без рискованных провокаций. Скрупулезно заниматься с рабочими в кружках, приобщать их к литературе, к митингам, разъяснять цели забастовок. Так через два-три года, усиливая роль партии в Советах, а заодно и в Учредительном собрании, можно получить большевистскую гвардию.

Некоторые шаги Керенского показывали, что он не зря считался «социалистом-революционером», и давали Рыкову надежду, что ужиться с таким лидером можно — хотя и без особого удовольствия. Но ситуация и отношение к ней менялись быстро. И вот уже Алексея Ивановича не устраивало наметившееся усиление буржуазии, крупных собственников, которые получили возможность задавить рабочее движение. И Керенский фактически не сопротивлялся этой тенденции, хотя не мог ее не видеть. А что будет, когда отхлынет обывательский восторг перед революцией?

3 июля ситуация взорвалась — и все изменилось необратимо. Так, наверное, и должно было случиться. Правительство намеревалось направить часть Петроградского гарнизона на фронт, где началось наступление. Волнения начались 2 июля в казармах 1-го пулеметного полка. Там гремел митинг. Анархист Иосиф Блейхман — человек отчаянный — выступал за свержение Временного правительства. Рыков в это время был в Петрограде, многое видел собственными глазами…

Разгоряченные пулеметчики начали пропаганду в других полках — и преуспели. Солдаты, привыкшие к городу разводных мостов, не горели желанием идти под пули. Инициаторами мятежа стали анархисты. К ним примкнули радикалы из числа большевиков — и на улицах появились вооруженные рабочие, «красная гвардия». Этот сплав вызывал почти панические настроения в правительственных кругах. Солдаты высыпали на улицы Петрограда под лозунгом «Вся власть Советам!». Стрельба не прекращалась несколько дней. Центрами притяжения восстания стали особняк Кшесинской (штаб-квартира большевиков) и Таврический дворец (там заседали Советы). Из Кронштадта в Петроград рвались сотни вооруженных матросов. Большевиков поддержал и гарнизон Петропавловской крепости. Она стала еще одним форпостом восстания. В распоряжении командующего Петроградским военным округом генерала Петра Половцева оставались гвардейские и казачьи полки, с которыми он и организовал подавление волнений. В столицу прибыли воинственные кронштадтцы — и не сотни, а тысячи… Могли ли большевики в те дни взять власть?

Ленин впоследствии оценивал ситуацию примерно так: массы забурлили совершенно преждевременно. Но он был вынужден выступить с балкона перед моряками. Рыков видел: такова большая политика. Старик не хочет этой уличной борьбы, в душе он желал бы остановить эту стихию. Но как с ней справишься? Показать слабину — значит надолго упустить инициативу над «революционными массами» (это понятие в такие дни становится вовсе не иллюзорным и не умозрительным!). Ленин (а умеренные большевики — такие, как Рыков — тем более) понимал, что так власть не захватывают… У большевиков еще нет решающего перевеса в столице. На этот раз ему не хотелось рисковать. Значит, нужно притворяться, переступать через себя. Но дефицит вдохновения у Ленина революционная толпа в то время почувствовала сразу. Да и говорил он матросам об осторожности, к лишнему кровопролитию не призывал. Конечно, многих такой ораторский поворот разочаровал.

Вынужденная репетиция захвата власти провалилась, захлебнулась. Но, возможно, именно кровь, пролитая в июле, сделала радикально левый поворот русской революции быстрым и неизбежным. Позже, когда победители писали историю, роль анархистов в этом выступлении постарались сгладить и почти забыли.

Властям удалось подавить этот военно-политический мятеж, который устроили анархисты и большевики. Но было ясно, что выиграно сражение, а не война. И следующие выступления будут подготовлены основательнее. Что, по большому счету, могли противопоставить энергии левого движения «министры-капиталисты» и их сторонники? Сложность уличной борьбы для тогдашней власти состояла в том, что и Керенский, и даже относительный консерватор Милюков пришли к власти в известной степени на волне борьбы с полицией и жандармерией, со всеми спецслужбами царского времени. Народная милиция, которую они пытались создать, для жестокой борьбы с рабочими, шествовавшими под красными знаменами, не годилась. Им необходима была новая действенная жандармерия, еще более мощная, чем действовала в России до 1917 года, но создать ее Министерство внутренних дел не успело или не сумело.