Сто первый (сборник) - Немышев Вячеслав - Страница 34

Комендант рассеянно проследил взглядом по лучу и уставился в желтовато-мутное оконное стекло, наполовину заложенное мешками с песком. Так и сидел, пока вошедший незаметно Тимоха, не отвлек его.

— Стучаться забыл? — недовольно буркнул Колмогоров.

— Виноват, тащпо… стучался.

Тимоха услужливо поставил перед комендантом стакан с крутым кипятком, блюдце с хлебом, кусочком масла и так же бесшумно вышел.

Колмогоров заварил из пакетика, бросил кубик сахара. Задумался, уставившись в пустую стену напротив, зазвенел ложкой в стакане: «Светка, Светка… И чего вас, баб, несет на войну? Ну, брякнул по пьянке. Язык мой…»

Колмогоров даже сейчас, спустя почти три месяца их военно-полевого романа не мог ответить себе на вопрос, любит ли он зеленоглазую медсестру. Но в тот день, когда, выпив чуть более своей нормы, обнимая под знакомую музыку ночных перестрелок мягкую Светку, прошептал ей на ухо, что решено — он разведется с женой и распишется с ней. И заживут они.

«Э-эх, Светка, — вздыхал Колмогоров. — Ну, вылетело, ну прости ты меня дурака».

На следующий день и произошел тот разговор. Колмогоров, как нашкодивший мальчишка, мямлил что-то неразборчивое. Когда Светлана Пална поняла, что слова те любовные слюнявые были так, ерундой — сантименты поперли из голого, размякшего от водки полковника — сказала ему обидное. Колмогоров отматерился в ответ. Потом жалел Светлану Палну и себя жалел.

Да что говорить тут. Война — сука. Вали все на нее, полковник, — спишется потом на боевые или еще как-нибудь.

О солдатах, что погибли сегодня, не думалось Колмогорову. Если каждый раз мучить себя, от тоски загнешься или сопьешься, как бывший комендант.

Прошло полгода его службы в Грозном: полгода кошмаров и смертей — бессмысленных каждодневных смертей. Бессмысленных потому, что ни Колмогоров, ни начштаба Духанин, никто из солдат и офицеров — молодых и гнутых-битых стариков — не могли понять, зачем все это вокруг них происходит.

Мысли коменданта были прерваны стуком в дверь.

Колмогоров тяжело вздохнул, глотнул горячего, чертыхнулся, обжегшись.

На пороге появился выбритый до синевы и порезов начальник штаба, за плешивой макушкой Духанина виднелись высокие фуражки, кепки с козырьками. Офицеры входили и рассаживались вдоль стены.

Совещание началось.

Колмогоров изложил суть доклада командующего: про террористические деньги, боевиков, минную войну и так далее. Духанин при этом значимо закивал мягким с ямочкой подбородком, с хрустом раскрыл папку штабной документации.

Полежаев сидел напротив коменданта, изо всех сил сдерживал мучавшую его икоту, но на словах «началась минная война» все же не сдержался — утробно икнул. Никто не засмеялся, не посмотрел в его сторону; комендант, сбившись с темы, лишь покрутил желваками. Только Духанин недовольно засопел.

Разобравшись с вестями из штаба группировки, стали решать насущное — кто старшим поведет колонну в Ханкалу: подходило время пополнить запас продуктов и боеприпасов.

Зампотыл Василич, крупный в животе и груди мужчина, раздувая щеки для важности, заявил, что нужны еще запчасти на водовозку, которую подорвали на прошлой неделе.

Сопровождать колонну выпало замповооружению Семенычу, по прозвищу «огнемет»: перегар от Семеныча по утрам такой шибал, спичку поднеси — вспыхнет. Семеныч забрызгал слюной сидящего рядом Полежаева, доказывал всем, что ему пора в отпуск, что устал он до смерти. Духанин замахал на него — забудь до зимы. С такой ненавистью глянул на него оружейник, что начштаба примолк и заерзал на стуле.

Расшумелись.

Колмогоров от своих тревожных мыслей и освободился: повысил голос на одного, другого. Полежаев икать перестал. Колмогоров ему настучал карандашом по столу, чтобы следил за саперами, чтоб самого в дурь не перло.

— Ты на кой хе… первый лезешь, как Вакула поет, на мины за орденами? Дурно это, сказал. В том смысле, что бойцы есть.

— Есть, то есть, только некомплект, знаете сами, — Полежаев округлил глаза. Вены вздулись на багровой шее, пот на лбу выступил. — Троих в госпиталь, один «двухсотый» на прошлой неделе. А на взвод я кого поставлю — сержанта? Где взводный обещанный?

Разобрались, что взводный, конечно нужен, но нет пока, поэтому Полежаеву необходимо смотреть в оба.

Чай остыл.

Луч с середины стола сполз на край и вдруг пропал совсем. Оконное стекло словно вымазали матово-серым, — кабинет сделался еще больше неуютным: пахло сырой юфтью от ботинок, табаком.

Комендант закурил.

— Михал Михалыч, — обратился он к Духанину, — прошу тебя, зачитай, чтоб все слышали о ночном происшествии. Товарищи офицеры, обращаю ваше внимание, Полежаев, и твое в том числе.

Майор нервно повел головой, отчего шея его побагровела еще больше, и с тоской глянул в серое окно. Подумал майор, что серость видимо пришла надолго, обреченно икнул, дернувшись всем своим квадратным телом.

Духанин стал читать: то в строгом ритме — монотонно, то вдруг, менял интонацию, путался в словах, мямлил:

— Минувшей ночью… тут и число, ну это ладно… значит, ночью в два часа с крыши дома, наблюдательного пункта «Скала», поступило сообщение, что на перекрестке Маяковского и Старопромысловского шоссе остановился автомобиль… Кто писал? Как курица лапой! Значит, машина, У-АЗ такой-то… ага… угу, вот да-альше…

— Не томи, Михал Михалыч, давай суть, — нетерпеливо подсказал Колмогоров.

— Да, да, только суть, только… — и он заговорил уже энергично без пауз и отвлечений: — Из машины вышли двое в военной форме и стали производить действия возле забора. На запрос по рации не отреагировали. После предупредительного выстрела также продолжали производить непонятные действия. Было принято решение стрелять на поражение.

Тут Духанин сбился, — его смутила случайная рифма в словах, — он поводил бровями и, потер указательным пальцем правый глаз.

— Было произведено два выстрела, после чего еще два выстрела, чтобы погасить… Что? Ну, пишут!.. Погасить огни ближнего света на УАЗе, которые демаскировали общую обстановку. Какую, извините, обстановку! Кто это писал?

— Миха-алыч, давай суть, сказал! — не выдержал Колмогоров.

; — Суть, суть, — заворчал начштаба. — А суть, б… — он стал говорить эмоционально, окончательно своими словами, энергично вращал головой, чтобы видеть реакцию остальных на сказанное, — что завалили, извините, наши снайпера двух офицеров из бригады Внутренних войск. На-по-вал! Они там мочились, извините, у забора. А до этого их два раза обстреливали с блокпостов. И были доклады, да-а!.. А все потому, можно сказать, что эти му… — он недоговорил ругательное слово, выдохнул с шумом воздух из носа, — товарищи, видите ли, решили выпить, а не хватило, извините.

Сбоку кто-то хмыкнул. Духанин недовольно повернулся, произнес как бы всем — в воздух:

— Чего смешного? Не вижу повода для веселья. У нас, что ли, таких умников мало? В общем, доложили утром по команде, — уже тише сказал он. — Евгений Борисович, я передал вашу просьбу, чтобы этих двоих списали на боевые. Да, товарищи, на боевые! А иначе их семьи ни пенсии, нихрена не получат, извините.

Ничего не; произошло после слов, сказанных Духаниным: не было испуга и удивления на лицах, только, может быть, жалость была. Да и она так глубоко пряталась под грубой армейской формой, что распознать пр; меты эт;го самого человечного из всех данных людям чувс;в не мог ни начштаба Духанин, ни кто-либо другой.

И Духанин, бывалый в армии человек, так нелюбимый всеми вокруг, но, как всякий дотошный штабист, по-своему прижившийся на войне, понял все это и не стал больше говорить. Он замолчал, закрыл папку и, пошевелив усами, уставился на коменданта в ожидании новых указаний.

Колмогоров снова подумал о своем: его мысли умчались вслед за пыльной броней, на которой сидела, поджав по-женски ноги;- колен;а к коленке, зеленоглазая медсестра из центральной комендатуры. Прикрыв устало глаза, Колмогоров мешал ложкой остывший чай.