Леонид Красин. Красный лорд - Эрлихман Вадим Викторович - Страница 3

Красин в гробу. [Семейный архив К. Тарасова]

Процессия с гробом Красина в Лондоне. [Семейный архив К. Тарасова]

В Советском Союзе между тем продолжалось оплакивание Красина, проходившее по уже сформировавшемуся шаблону. В разных городах состоялись траурные собрания, центральные и местные органы власти выразили соболезнования, в газетах появились отклики ветеранов партии и иностранных коммунистов. На общем фоне выделялась телеграмма Академии наук СССР за подписью С. Ольденбурга — в ней говорилось о больших заслугах Красина перед наукой: «Можно составить длиннейший перечень тех научных начинаний, которые основались благодаря помощи Л. Б. Красина. Налаженность в получении из-за границы научных инструментов и книг целиком обязана тому же человеку, который всегда считал, что наука должна в жизни иметь исключительное значение. В Красине наша наука и наши ученые потеряли надежного и верного друга». В телеграмме, конечно, нельзя было назвать еще одну заслугу покойного: во время «красного террора» он с разной степенью успешности пытался спасти ученых, включая того же Ольденбурга, от репрессий ВЧК… В том же номере «Известий» говорилось о начавшемся увековечении памяти Красина: «Только что законченный постройкой бэконный (так в тексте. — В. Э.) завод Госторга, предназначенный исключительно для экспорта, решено назвать именем т. Красина».

Комиссия по организации похорон Красина (еще одна утвердившаяся советская традиция) во главе с его старым другом Авелем Енукидзе собралась в Кремле 26 ноября. Поскольку доставка тела в Москву была делом сложным и долгим, Красина решили кремировать, а прах захоронить в Кремлевской стене рядом с Мавзолеем Ленина, который в свое время предложил возвести именно он. Урна с прахом должна была прибыть 1 декабря скорым поездом из Берлина, и комиссия тщательно расписала ритуал ее встречи: «По прибытии поезда урна с прахом тов. Красина устанавливается на катафалке, и к ней выставляются почетные гражданские и военные караулы, которые следуют до места погребения. По прибытии похоронной процессии на Красную площадь урна с прахом тов. Л. Б. Красина вместе с катафалком устанавливается против трибуны Мавзолея тов. Ленина. После речей под артиллерийский салют будет произведено погребение урны с прахом т. Красина».

А в лондонской миссии утром 25 ноября началось торжественное прощание с полпредом. Майский вспоминает: «Хоронили мы Красина по-советски. Это были первые похороны подобного рода в Англии. В главном зале полпредства стоял гроб. Кругом венки, цветы, много цветов. На строгом черном костюме полпреда ярко выделялась снежно-белая борода (он сильно поседел за время болезни). Печать какого-то особого благородства лежала на похудевшем лице. Сотрудники полпредства, члены советской колонии в Лондоне несли почетный караул у гроба. Приходили и англичане, чтобы принять участие в карауле. Многим из них понравилась эта непривычная церемония большевиков».

Прощание длилось два дня, а утром 27-го тело погрузили на катафалк и повезли в крематорий Голдерс-Грин. Его провожала процессия численностью 2–3 тысячи человек — в ней шли советские дипломаты, лидеры лейбористской партии и тред-юнионов, многие участники прогремевшей весной всеобщей забастовки. В траурном зале крематория состоялась гражданская панихида, на которой выступили представители советской колонии и английского рабочего движения. На гроб возложили множество венков, в том числе от профсоюза шахтеров, с изображением скрещенной кирки и лопаты; его лидер Кук в своей речи говорил о примере, который русский большевизм подает трудящимся всего мира.

Полпредство оплатило ускоренную процедуру кремации, и уже вечером урну с прахом Красина доставили в порт, а 28-го она была в Берлине. Там снова был траурный митинг с толпами коммунистов и красными флагами, потом урну отвезли в советское полпредство, а вечером 29-го отправили на поезде в Москву. На пограничной станции Негорелое ее встретили представители Наркоминдела — старые знакомые покойного, дипломаты Борис Стомоняков и Яков Ганецкий. Тем же вечером в Большом театре состоялось траурное заседание, которое открыл красинский друг и секретарь ЦИК Енукидзе. Его сменил на трибуне председатель Совнаркома СССР Алексей Рыков, сказавший: «Тов. Красин представлял собой совершенно исключительную индивидуальность. Многогранность его личности сказывается хотя бы в том, что наряду с работой организатора боевых отрядов партии, организатора нелегальных типографий, он в то же время был и крупнейшим инженером, в европейском смысле этого слова. Как электротехник, тов. Красин был авторитетом не только для нас, но и далеко за пределами нашего государства. Он представлял собой человека такого масштаба, который поднимал тяжесть любой работы, возложенной на его плечи».

За этими в общем-то справедливыми словами последовало явное мифотворчество, характерное для советского культа героев-революционеров: «Тов. Красин, сидя в тюрьме, успел за короткое время перевести на русский язык крупнейший труд немецкого ученого Курц Бернеса и немедленно по выходе из тюрьмы опубликовать его. <…> За несколько недель до смерти, когда подавляющее большинство врачей считало его болезнь совершенно неизлечимой, он все же неуклонно изучал новые вопросы техники в надежде на возможность продуктивной работы».

Первого декабря в 13.00 на Белорусский вокзал прибыл траурный поезд, который встречали представители правительства во главе с Енукидзе и Литвиновым. Вместе с приехавшими они, сменяя друг друга, понесли урну с прахом к Красной площади, где ее водрузили на катафалк перед Мавзолеем. Вся площадь была заполнена людьми, которых отделяли от места похорон шеренги красноармейцев. Снова состоялся митинг, где выступили «всесоюзный староста» Калинин и представитель Коминтерна болгарин Васил Коларов; на трибуне вместе с ними стояли Рыков, Ворошилов, Орджоникидзе, Микоян. Многие обратили внимание, что там не было ни Сталина, ни Каменева с Зиновьевым. Под гром салюта и звуки «Интернационала» урна была вложена в подготовленную заранее нишу в Кремлевской стене и заложена плитой черного мрамора с надписью «Леонид Борисович Красин».

Казалось, Красин прочно вошел в пантеон героев революции: в его честь вслед за «бэконным» заводом называли улицы и площади, фабрики и пароходы. Были выпущены как его собственные сочинения, так и два больших сборника мемуаров и документов, куда вошли свидетельства более 40 человек, знавших Красина и работавших с ним в разные годы. Воспоминания о Красине появлялись и в прессе, но уже в конце 20-х их публикация, как по команде, прекратилась. Книга мемуаров самого Красина «Дела давно минувших дней» в последний раз была переиздана в 1934 году, потом наступила тишина. Старые большевики, тем более такие «нетипичные», как Красин, пришлись не ко двору в новую эпоху, когда многие друзья покойного ушли из жизни с клеймом «врагов народа». Правда, его недоброжелатели разделили ту же участь, но симпатий Сталина и его соратников к Красину от этого не прибавилось, как и от похвал в его адрес, регулярно доносившихся из-за границы.

Жившая в Англии дочь Красина Людмила Матиас вспоминает даже, что видела изданную в СССР книгу, где о ее отце говорилось как о «ренегате большевизма». Это явная ошибка: формально Красин оставался «видным деятелем Коммунистической партии и ветераном революции», но фактически его, по Оруэллу, объявили «небывшим».

Разоблачение культа личности вернуло из небытия многих деятелей революционного движения, в том числе и Красина. Уже в конце 50-х его имя стало появляться в опубликованных воспоминаниях таких ветеранов партии, как Н. Крупская, Г. Кржижановский, Н. Буренин. В начале следующего десятилетия одновременно появились посвященные Красину книги Р. Карповой и Б. Могилевского; последний, один и в соавторстве, написал на эту тему целых три книжки. В 1968 году вышли книга Б. Кремнева о Красине в серии «ЖЗЛ» и исследование