Сага о бескрылых (СИ) - Валин Юрий Павлович - Страница 51

— Я рогулькой подпирала, — похвасталась оборотень.

Укс молча срезал шнурки сигнализации, протянул руку. Лоуд надела кокетливый облик светловолосой стройняшки — десятник поднял напарницу вверх, вздохнул:

— Шмонда и есть.

Глянул вниз на мальчишку.

— Что это мы тут птичек изображать должны? — удивилась оборотень. — Лезь, Грушеед.

— Не, пусть сам решит, — сказал десятник, разглядывая с высоты забора сад и дом. — Мне его связывать надоело. Пусть выбирает. Может ему Логос-созидатель иную дорогу наметил и не по пути нам. Отпустим.

— С какой это стати тонконогий человечий сопляк… — Лоуд замолчала.

Выходит, хозяин о мальчишке чуть больше знает. Странно. Жизнь в последние день-два случилась бурной и интересной, о мелочах думать было некогда. Ну, приблудился сопляк-прислужник. Временами даже полезен — пнешь, работает, старается. Учили его чему-то рабскому, истинно человечьему. Может и зад подставлял — в Сарапе того греха не боятся. Или он, все-таки, высокой крови? Нет, не мог так Логос-созидатель намудрить…

Лоуд с любопытством смотрела, как мальчишка топчется, зубы сжимает. Шагнул к забору, подпрыгнул — Укс ухватил за шиворот, поднял.

— Ну, ты храбрец, — сказала оборотень взобравшемуся на гребень сопляку. — Понял хоть, в какую жопу сунулся?

Мальчишка хотел что-то сказать, но вспомнил что немой, только лоб наморщил. Лоуд ухмыльнулась и хотела спихнуть его в сад, но от толчка хозяина сама слетела и едва на ногах удержалась:

— Что еще за подзаглотство, хозяин?

— Не скалься. Одаривать буду.

Лоуд изумилась, мальчишка тоже рот открыл: десятник шел от куста к кусту, без спешки выбирал, резал кинжалом розы.

— Вот пополам мне провалиться, — оборотень, улыбаясь, приняла тяжелый букет — розы пахли теплым сухим днем, солнцем и чуть-чуть морем. Укс набрал уйму сочно-багровых, лишь в середине светлело несколько атласно белых и желтых. Точно мясо парное, свежайшее, с косточкой белой в мякоти.

— Ах, боги свидетели — я влюбленная в героя навечно, — пропела оборотень.

— Молчи уж, — десятник улыбался.

У дорожки валялось тело — не мертвое, поскольку временами шевелилось и желудочно кашляло. Вокруг лужи блевоты, густая вонь бражки, пива и нутряной кислятины.

— Человек, — вздохнула Лоуд.

— Совсем уже равный, — согласился десятник.

У дверей хозяйского дома раздавались пьяные голоса, туда соучастники не пошли. Укс подвел к разбитому окну первого этажа, оборотень запрыгнула внутрь. Десятник сел на подоконник, обернулся:

— Не хочешь?

Мальчишка, опустив голову, стоял на дорожке.

— Ну, смотри, — буркнул Укс. — Если он жив, могли бы потолковать. Или не очень и нужно тебе?

Грушеед замотал головой, в смысле «не нужно».

— Гуляй тогда, — разрешил десятник. — Мула или осла найди, нам в городе понадобится. У той улочки жди.

Мальчишка кивнул.

Лоуд, пробираясь в глубь комнаты сквозь опрокинутую мебель, заметила:

— К чему нам еще один осел? Хватит и того, в которого умный десятник превратился.

— Не шмонди.

— Так наведет ведь сопляк. Сквозь копья пробиваться желаешь? Он тут всех знает…

— Вот потому и не наведет. Не одной тебе Сарап густым дерьмом воняет.

— Ладно, — поразмыслив, согласилась оборотень. — Я на всякий случай уточнила. Ибо лишь Логос-созидатель постичь способен…

Лоуд шагнула в дверь за хозяином, и Логос-созидатель напомнил, что в чужих домах нужно поменьше болтать. В полутьме галереи оборотня обхватили сзади. На Укса тоже накинулись, но стремительный десятник успел отпрыгнуть. Там хрипели и боролись, Лоуд, притиснутой к большому и горячему телу, тоже было чем заняться. Меняла облики: рослый полусотник, черноволосая баба, рыжий мальчишка — обычно это сбивало с толку противника, но нынешний лишь удивлено гмыкал, но не отпускал. И руки как спрутовы щупальца, только потные. Э, дура припёротая, могла бы и унюхать. Лоуд превратилась в Жирную и сразу обратно в мальчишку — цепкие лапы удалось разорвать, оборотень, не оборачиваясь, подпрыгнула, метя макушкой в подбородок врага. Вроде и неслабо попала, но крепкий ющец лишь крякнул, попытался стиснуть оборотня вновь. Лоуд левой рукой успела выхватить нож, неловко развернула клинок. Противник охнул — значит, задела. Оборотень рванулась, ударила правой ладонью по рукояти Белоспинного — направленный нож вошел в живое. Объятья врага ослабли, и Лоуд, вскрывая брюшину, рванула клинок вверх. Рядом тускло блеснуло — наконечник дротика ужалил врага в висок — оборотень разглядела выпученные глаза огромного бородатого мужа…

Пахло розами и кровью — Лоуд сидела на корточках, собирала рассыпавшиеся цветы.

— Терпеть не могу бородатых. И вот скажи, хозяин, почему на тебя нормальные прыгнули, а меня этот подзаглотник насквозь заросший тискать взялся?

— Меньше гуляй шмондой гладкой.

— А писарь Хэвус с такими цветами как выглядеть будет? — возмутилась оборотень.

— Ну и брось их. Потом еще нарежем.

— Потом ты забудешь, — Лоуд воткнула сломанный бутон в уже испустившую последний вздох бородатую пасть «обнимальщика», подняла отощавший букет.

Дом был разгромлен. Даже шторы успели частично оборвать. Валялись тела, сидел на ступенях насмерть истекший кровью латник, свешивались измятые перья с его шлема. Лоуд потрогала остатки былой красоты:

— Вроде петушиные, а в алом цвете ох как смотрятся.

— Пошли. Ты в лужу вляпалась.

— Чего спешить? Нет тут его, — оборотень обтерла подошвы о набедренную повязку устроившегося вдоль ступеней раба — спина человека была сплошь в старых рубцах, мозолистая лапа намертво зажала серебряный кубок — наверное, успел дурачок порадоваться перед смертью.

— Некуда ему деться, — бурчал десятник, поднимаясь вверх. — Здесь ждет.

— Может, в море уйти успел. Или в бою сдох, — предположила Лоуд. — Чего ему смерти ждать?

— А куда ему бежать? Да и умирать в бою такой не станет. Эти Пришлые не из таковских.

— Они разные.

— Потом расскажешь.

На втором этаже было примерно то же: разор, мертвецы, кровавые потеки и черепки. Укс постоял перед картинами: большинство валялось на полу, но две еще висели — десятник свел вместе края распоротого холста.

— Море, что ли? — заинтересовалась Лоуд. — Чудно нарисовано. Не фрух, но я бы на стену повесила.

— Чудно, — согласился десятник и, покачивая дротиком, двинулся сквозь анфиладу комнат. На первом этаже что-то с грохотом упало.

— Шкафы ломают, — догадалась оборотень.

— И разгромивши его, добычу тащили в норы сырые.

Все хорошо меж собой поделив и кровью умывшись.

Деву прекрасную пригласив, цветами изобильно украсив,

Спросили: «Что повелишь, о, рукою блестяще разящая?»

— пробормотал себе под нос Грузчик и пинком распахнул последнюю дверь.

Богатый кабинет, почти не тронутый: лишь резная скамья опрокинута, да среди подушек скорчился грузный человек в белой тунике, его кровь уже впиталась в темный ковер. Шкафы с книгами, мудреные инструменты на полках, стол заваленный свитками и письменными приборами, сидящий в кресле человек: вполне живой, бритый, напряженно всматривающийся в пришельцев.

— Я карту на память возьму, — уведомила Лоуд, подходя к приметному украшению на стене.

Десятник кивнул и направился к столу.

Осторожно вырезая из рамы карту — очень хорошую, с тщательно вырисованными миниатюрами, на отличном пергаменте, — оборотень слушала разговор.

— Ты Шлюманом будешь? — спросил Укс.

— С кем имею честь? — хрипло спросил бывший хозяин Сарапа и прокашлялся.

— Грузчик я. Что делать думаешь, господин Шлюман?

— Вы посланцы Храма? Я готов к сотрудничеству. Прошу понять, инцидент в порту был случаен, мой приказ неверно истолковали, и я…

— Боги тебя уже простили, — Укс постучал концом древка по толстой книге на столе. — Ты зачем сюда пришел, мудрец Шлюман?