Сага о бескрылых (СИ) - Валин Юрий Павлович - Страница 26

Наконец, невнятно закричали в лагере. Началось. Гребцы шли к штабным палаткам. Лоуд усмехнулась, поправила свою набивную «куклу» под плащом и нырнула во тьму.

Полное оцепление у ослабевших штаб-братьев держать уже не получалось, сгрудились у костров, освещающих вход в палатки. Десятка два охраны, что еще могли на ногах держаться, угрожающе ощетинились копьями — наконечники нелепо раскачивались — твердо стоять в ту ночь мало кто мог. Еще с полусотню штабных, лежали и сидели на песке, бледные и облеванные, но с оружием. Вот у стекающихся к штабным кострам измученных братьев-гребцов, кормчих и архов, оружия почти и не имелось. Куда тут копье тащить или за топор браться, когда собственные голова да задница непомерной тяжестью кажутся? Не драться шли рядовые братья, за справедливостью они шли. Ну, это дело поправимое.

Лоуд пробралась с тыльной стороны палаток, прислушиваясь, приглядываясь, переступая через лежащие на земле тела. Иные не дышали, но чаще стонали и кашляли, пытаясь очистить желудки, ядом обожженные. Оборотень не скрывалась — кого запомнят? Такого же штаб-брата с медным знаком на груди? По ту сторону ряда палаток начали хрипло требовать сотней глоток:

— Нэка! Нэка всем!

Набирал силу крик, уж большим хором там орали. Сколько же здесь сотен? На тысячу, пожалуй, не наберется — уж очень многие без сил лежат. Лоуд выглянула из-за палатки — спины стражи, густеющая толпа пошатывающихся гребцов, рты распахнутые:

— Нэка! Нэка! Настоящего!

Верят. Верят, что истинный, правильный эликсир Храма, от всех бед спасет и защитит. Известное дело — свой яд, он лучший, он любимый. Выбрав палатку, оборотень огляделась и полоснула полотнище клинком — ткань легко разошлась. Хороший нож достался, спасибо Мастеру. Лоуд заползла внутрь: колебался огонек крошечного светильника, циновки разостланы, плащи, даже подушки есть. Скорчился штаб-брат, судя по рубашке, не из простых, кашлял отравой. Второму получше: полусидел, глянул на гостя — оборотень уже обличье штабного полусотенника надела, — штаб-брат руку приподнял, сказать что-то собрался. А к чему слова в столь чудную ночь?

Волосы у штабного были сальными, а кричать у него сил не было. Лоуд поудобнее откинула мужскую голову, без спешки провела клинком по горлу. Нет, хороший нож, хороший. Второго штаб-брата ударила под лопатку — этот может и сам сдыхать собрался, но на всякий случай нужно помочь…

Снаружи крики подзатихли — кто-то там говорил, голос напрягая. Сотник какой-то из штабных. О долге, клятве, Святом Слове, чести братской… Уговаривают толпу полудохлую. Это правильно. Человек без обмана никак не может, ему налгать полную мерку каждый день надлежит…

Лоуд стряхнула с клинка кровь, огляделась. Плохо, нет ничего подходящего. Пришлось выползать из палатки. Брели из темноты какие-то фигуры, шатались, вот штабной пытался встать, на копье опираясь. Оборотень тоже за живот ухватилась, проковыляла во тьму. Подходящий бочонок отыскался только у четвертой палатки. Пришлось назад тащить.

— Нэка! Истинного нэка! — скандировали у костров. — Всем нэка, сейчас!

Хорошие слава. Сейчас сделаем. Нэка для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным

[1]

. Лоуд забралась в свою палатку, отдуваясь, присела на труп штабного — увесистым был краденый бочонок. Что ж в нем такое? Крышка клинку поддалась с трудом. Оборотень принюхалась: что-то на масле, но не съедобное. Краска? Вот же, ющец их заешь, таскают всякое дерьмо, а у оборотней желудок голодом скручивает.

Жидкость пришлось вылить на покойника и подушки. Лоуд перелила внутрь бочонка воду из кувшина, что в углу стоял. Сойдет…

Снаружи снова говорили, изредка из толпы кто-то ругательства выкрикивал. Ага, вот снова хором завыли:

— Нэка! Нэка всем!

Самое время. Лоуд приосанилась — красавец-полусотенник обязан прилично выглядеть. Родинка на месте, начищенный знак Слова сияет. Разве нехорош парень?

…Рослый полусотенник рывком отдернул завесу палатки, шагнул в свет костров. Под мышкой бочонок, другая рука на рукояти меча, голова гордо вскинута. Звучно рыгнул и заорал гребцам, перебивая оратора из штабных:

— Что воете, ублёвой шмонды дети⁈ Плетей захотелось? Нэка вам истинного? Нэка для штаба мало. Пошли вон отсюда! На цепь сядете, семя подзаглотное! Нет для вас нэка! Вот, последний долакайте! Не будет больше нэка!

Голос Лоуд от усердия сорвала, да и поднять и хорошенько швырнуть бочонок стоило немалого труда. Но ударился бочонок хорошо, лопнул, жидкость на песок плеснула, едва не забрызгав сапоги чахлого строя копейщиков штаб-братьев.

В тот миг тишины Лоуд глянула в лица толпы гребцов: общая, истовая ненависть разевала сотни ртов — бородатые и щетинистые, юные и безбородые. Взревело многоголосо, оглушительно. Спаси нас боги, словно здоровые орут…

…Как пошли оскорбленные гребцы на штабные копья, оборотень не видела — не оглядываясь, нырнула в палатку, с перепугу чуть не поскользнулась на крашеном трупе, стрелой вылетела сквозь дыру…

Опомнилась оборотень только у какого-то корабля. Сзади выли от боли и ярости, звенела сталь, трещали древки копий, вопли «Нэк!» и «Храм!» слились воедино. Вспыхнула штабная палатка…

Хотелось посмотреть, но Грузчик приказал сразу уходить. Лоуд и сама понимала — лучше подальше держаться. Вообще-то люди довольно жуткие твари. Своим диким количеством и глупостью, жуткие. Когда их сотни и все смотрят на тебя… Прав Укс — нужно их неспешно убивать, по плану и без риска. А еще лучше: пусть сами себя режут, как издревле и привыкли, только порезвее.

Шторм, мор и бунт задержал флот на шесть суток. Хоронили погибших, вешали заговорщиков. В приказе Штаба было объявлено, что виновны в беспорядках команды трех унир и барки. Но повесили только восьмерых неудачников. Предполагалось, что остальные зачинщики были убиты геройскими штаб-братьями во время подавления «бессмысленного и греховного бунта». Грузчик посчитал, что в целом те развлечения уменьшили флот на три сотни человек. Если еще учесть сотню раненых и больных, которых собирались оставить на месте стоянки, не так уж плохо получилось.

Кстати, полусотенника-красавчика, Лоуд увидела на рее «Откровения». Хуже он там смотрелся, что и говорить. Живой бунт — он человека украшает!

Флот двинулся дальше. Логос-созидатель подсказывал, что на кораблях еще слишком много воинов. Грузчик с грузом решали, как эту несправедливую ситуацию выправить…

[1]

Очевидный пример «ложной памяти», весьма присущей даркам. Дознание так и не установило, читала ли оборотень известный манускрипт «Пикник на обочине» неких Пришлых, известных под именем братьев Стругацких, или цитирует интуитивно.

Глава 10

ХИССИС — ГОРОД ДРУЗЕЙ

Со стороны бухты город казался не таким уж большим, но Укс знал, что путаные кварталы «прибежища грешников» уползают в изгибающуюся речную долину и прячутся от морского ветра за склоном прибрежной горы. Что и говорить, строился город с умом. Да и Мыс Конца Мира здесь раздувался до удивительной ширины: в три дня едва пересечешь, пока к западному побережью выйдешь. И рельеф изумительный: скал мало, пологие склоны с сохранившимися рощами и густыми зарослями плодовых кустарников. Бесчисленные поля: крупные, не испоганенные камнями — разве можно сравнить с крошечными клочками посевов, отвоеванных у скал в теснинах Сюмболо? Фруктовые сады, пастбища у реки Хисски — единственной настоящей реки на бесконечном хребте великого мыса, что «начертал своим трезубцем Посейдонис, на челе покорного моря» — тьфу, к шмонде тех богов выдуманных. В общем, богато и жирно жилось Хиссису, с его удобной бухтой, складами и пивоварнями, потерявшими страх купцами и обленившимися рыбаками. Но сейчас пришел час вздрогнуть сытому телу здешнего царства.