Классная дама (СИ) - Брэйн Даниэль - Страница 29

— Нет, — помотала я головой — я не верила Миловидовой. Софья недоумевала, а я знала, что у каждого здесь своя правда. — Так, значит, ты застала момент превращения дряни в человека. А я, получается, наоборот?

— О чем это ты говоришь?

Она приподнялась на постели, несмотря на боль. Губы ее дрожали и на лбу выступил пот. Допустим, как дочери врача тебе видней, что ты при падении повредила. Но в остальном — мне нужно закончить беседу, и на моих условиях, извини.

— О том, что вся академия знает, что ты была нетрезва. Старшеклассницы все превосходно поняли, вспомни себя, или ты до академии не видела пьяных? Никто пока не сказал ее сиятельству, но ты же понимаешь — это вопрос времени и того, кому ты помешаешь, ведь так? Поэтому заключим с тобой сделку. Ты перестаешь науськивать девочек друг на друга, уделяешь больше внимания их физическому здоровью — гимнастике в первую очередь. А я — я молчу. 

Вид у меня был многозначительный. Софья оглушила меня аплодисментами. Мы с Миловидовой смотрели друг другу в глаза и молчали, но я уже знала, что она пойдет на мои условия.

Меня же привел всесильный его сиятельство. Ну?.. Сдавайся, я в более выгодном положении даже с учетом того, что я заговорщица и агент жандармерии, и того, что у меня полная комната шмоток, о которых мечтают в любом приличном публичном доме.

— Паршивка, — выдавила Анастасия и отвернулась. — Если ты сболтнешь, я тебя прикончу.

— Договорились, — улыбнулась я, поднялась и вышла. О да, козочка, мы молодцы, а что она говорила по поводу сластей?

— Она считает, что дядя присылал мне капиталы, — Софья картинно закатила глаза. — Пять целковых в месяц. Это совсем немного, если ты хочешь знать.

Да, кому-то сто тысяч за недельный тур в Турцию — очень дешево, кому-то неподъемная сумма. Сытый голодного не разумеет, все так, все так. 

Я разобрала вещи, прибралась в комнате, чтобы горничная не слишком хозяйничала с утра, съела уже остывший, но относительно вкусный ужин. Спала я прекрасно, без снов, без пробуждений, и когда утром открыла глаза, заслышав в коридоре шаги и звон посуды, не поняла, что же не так. Я села, потерла лицо, откликнулась на стук горничной и позволила занести в комнату завтрак, а потом…

— Козочка? — позвала я, холодея, когда за горничной закрылась дверь. Нескольких сумасшедших дней мне хватило, чтобы сжиться с кем-то в моей голове, но теперь Софьи не было. Я не чувствовала ее, не слышала, как будто все это время она не существовала — или существовала только в моем воображении.

Нет-нет-нет. Без нее мне конец. Без нее я не справлюсь. Я привыкла к ней, я ее полюбила, черт побери. Она единственный близкий мне здесь человек.

— Софья!.. 

Глава семнадцатая

В этом мире, странном, диком, непонятном мире, с которым мне так трудно смириться — но придется, ведь я все еще хочу жить — был один неоспоримый плюс.

Мне не грозили потери. Их на мою долю выпало слишком — мать, отец, брат, муж, который пусть перестал быть мужем, но остался хорошим, верным другом. Я мерзла, голодала, ужасалась, впадала в ярость, но точно знала, что больше никогда не переживу то кошмарное чувство, когда одним словом из тебя выбивают жизнь. 

Но я заблуждалась. 

— Софья!..

Она ведь теперь это я. Или наоборот. Страх одиночества оказался липким, удушливым, мутным. И я в нем тонула.

— Софья!..

— Доброе утро. Зачем так кричать?

Я думала, что оглохла от счастья, услышав знакомый щебет, сонный и чуть раздраженный, но нет, я расслышала, как кто-то стучит.

— Софья Ильинична! Все хорошо с вами, милая?

Я утерла с щек слезы. Я еще могу плакать? Потеря, которая не произошла.

— Все хорошо, Каролина Францевна! Мне приснился кошмар.

Эта глупая сплетница не поймет, что я проснулась давно, и черт с ней. Черт с ними со всеми. Софья что-то бурчала, и она, вернувшаяся ко мне, меня занимала больше, чем Штаубе, шаркающая под дверью. Моя козочка, моя девочка. Мое второе капризное, сильное, смышленое, несломленное «я». 

— Почему ты не отвечала? — почти заорала я. Так кричат на пропавших и тут же благополучно найденных детей матери — в некоторых странах с риском нарваться на объяснения с полицией и социальными службами, но… от боли тоже кричат. 

— Я спала! — надулась Софья. — Я устала.

— О, прости.

— Это все из-за жары, дорогая моя! Они сегодня топят как никогда! — возвестила Штаубе из-за двери и убралась восвояси. Я откинула одеяло — в самом деле, в комнате очень тепло, не то что вчера, когда мне казалось, что я околею на месте, интересно, а что в дортуарах?

Пока классные дамы и учителя, по моим расчетам, копошились в общей туалетной комнате, я насладилась завтраком. Неостывший, он был воистину восхитителен — и питателен, я не могла напиться изумительным горячим шоколадом и лишь жалела, что его принесли мало. Софья все еще на меня дулась, отмалчивалась, и я ощущала себя преданной — противное чувство, когда человек тебе важен. Ерунда, отмахнулась я, это из-за Ветлицкого, мне предстоит нечто более заковыристое, чем вчера, мне нужно уговорить Софью надеть новое исподнее, и хорошо бы, чтобы оно пришлось по размеру, иначе она выклюет мне мозги.

— Слушай, у тебя ничего не пропало из вещей? — как бы невзначай спросила я, и главным достоинством наших с Софьей бесед было то, что не было необходимости говорить и отрываться от завтрака. — Как они угадали с размером? Они ведь угадали?

— Я не знаю. И я не помню, — прохныкала Софья. — Я давно не открывала этот саквояж, там все настолько старое… Ужасающий стыд. Я думала, что умру, когда ты туда полезла, а остановить тебя не могла.

— Наплюй! — весело посоветовала я, не поверив ей совершенно — не открывала она, как же — и не придав этому значения. Я сыта, в тепле, с лучшим другом — это ли не счастье? — Козочка, мы с тобой на коне. Как думаешь, почему сегодня так сильно топят? Не потому ли, что я — мы — вчера надавили на его сиятельство?

Вот Ветлицкого я затронула зря, лучше бы не акцентировать внимание на возможной причине.

— Я… мы так никогда не найдем себе мужа, — с тяжелым вздохом упрекнула меня Софья. — Ты умная, я это признаю, но не могла бы ты хоть иногда быть как все дамы? Пожалуйста. Я не знаю, кто ты, откуда взялась, ты мне нравишься, но если даже мне с тобой непросто, что сказать обо всех прочих? 

— Тогда мы и дня не проживем, — возразила я. — У нас много пусть не врагов, но явных недоброжелателей. И Миловидова. И Окольная. И Яга. И Мориц. И Штаубе, потому что я не верю ей ни черта. Козочка, я не знаю, как мне удалось за один день перес… перессориться почти что со всеми, не знаю, что нам с ними делить, но либо мы с тобой, либо они. У нас преимущество — мы одно целое, а вот им намного сложнее, они сегодня друзья, а завтра враги, и кстати, не мы одни имеем на Миловидову зуб. Будет обидно, если нас кто-то опередит и выдаст ее Мориц, но ничего, мы найдем у нее другое слабое место.

Императоры и короли говорили о себе «мы». У них тоже некто жил в голове или только у того, кто первым ввел эту традицию? 

Среди белья, которое для меня со всем тщанием подобрала незнакомая дама, приятная во всех отношениях, оказался утренний халат. Я рассматривала его, не слишком понимая его назначение — когда и куда его надевают? Можно ли в нем показаться на людях, допустим, в общей туалетной комнате классных дам, или приберечь его для более интимной обстановки? Кружевной, шелковый, не то грязно-белый, не то бледно-желтый, и он был мне длинноват, а Софья заметила с некоторой ревностью:

— Такой стоит сто пятьдесят целковых.

— Думаешь, стоит его продать? — оценивающе встряхнула халат я. Мысль дельная, но кому и как? Попросить Петра Асафовича отвезти меня в публичный дом и убедить его, что это корысти ради?

— Думаю, стоит его надеть. И хорошо бы, чтобы хоть кто-то был в туалетной комнате, — помечтала Софья. Ну что же… чем больше бурлит это болотце, тем, возможно, лучше для нас?