Дорога доблести - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 9

Ее лицо! Как описать абсолютное совершенство? Разве что сказать, что увидев такое лицо один раз, вы уже никогда его не забудете. Губы полные, рот довольно большой, слегка изогнутый в легкой улыбке, даже если лицо совершенно спокойно. Губы ярко-красные, но если она и пользовалась косметикой, то так искусно, что я не заметил и следа краски, а это уже делало ее уникальной, так как в этот год все женщины увлекались макияжем "Континенталь", ненатуральным, как корсет, и наглым, как ухмылка шлюхи.

Нос прямой и крупный. Не какая-нибудь "кнопка". Глаза… Она перехватила мой восхищенный взгляд. Разумеется, женщины готовы к тому, чтобы на них смотрели, готовы как в обнаженном виде, так и в бальном платье. Но такое беззастенчивое разглядывание хоть кому может показаться хамством. Тем не менее я сдался лишь через несколько секунд, стараясь запомнить каждую линию ее тела, каждый его изгиб.

Наши взгляды встретились, она смотрела на меня так же прямо и упорно, как я на нее. Я покраснел, но отвести глаз все равно не смог. Ее глаза были такого темно-голубого цвета, что казались почти черными, во всяком случае были темнее моих - карих. Я хрипло сказал:

– Pardonnez-moi, ma'm'selle‹Извините, мамзель (фр.)›, - и усилием воли отвел взгляд.

Она ответила по-английски:

– О, я не возражаю. Смотрите сколько угодно, - и с ног до головы оглядела меня, так же тщательно изучая мое тело, как я изучал ее. У нее было теплое глубокое контральто, удивительно глубокое, особенно на нижнем регистре.

Потом она сделала два шага и оказалась рядом со мной. Я хотел встать, но она жестом приказала мне сидеть, жестом таким повелительным, будто всю жизнь только и делала, что отдавала приказы.

– Не вставайте! - произнесла она. Ветерок донес до меня аромат ее тела, по коже побежали мурашки. - Вы американец?

– Да. - Я-то готов был побожиться, что она не американка, да и не француженка тоже. У нее не только не было и признака французского акцента, но и… как бы это сказать… француженки ведь всегда кокетничают, это у них в крови, эта манера интегрирована в самую французскую культуру. В этой же женщине кокетства не было, хотя уже одним фактом своего существования она бросала вам вызов.

Не будучи кокетливой, она обладала редким даром устанавливать интимность в общении. Она разговаривала со мной так, как говорят только старые друзья, друзья, знающие сокровеннейшие тайны друг друга, чувствующие себя наедине совершенно естественно. Она задавала мне вопросы, многие из которых были глубоко личными, а я отвечал на них совершенно откровенно, причем мне и в голову не приходило - по какому праву она мне их задает. Имени моего она не спросила, как и я - ее. Впрочем, я вообще ее ни о чем не спрашивал.

Наконец она прекратила допрос, снова осмотрела меня - тщательно и спокойно. Потом задумчиво произнесла:

– Вы прекрасны! - и добавила: - Аu 'voir‹До свиданья (фр.)›, повернулась, прошла по пляжу до кромки воды и уплыла.

Я был слишком ошеломлен, чтобы шевельнуться. Никто еще не называл меня красивым, даже когда мой нос был цел. А уж прекрасным…

Не думаю, что я чего-нибудь достиг бы, попробовав догнать ее, если даже предположить, что эта мысль пришла бы мне в голову. Эта женщина плавала что надо.