Чужой среди своих 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 23

Похмыкали, обменявшись с отцом весёлыми взглядами…

— Райкиного мужа за этот анекдот и взяли, — задумчиво выдала мама, — Пять лет.

Хмыкнув, киваю молча — дескать, внял, буду острожен… и уже несколько иначе смотрю на окружающий нас гайдаевский антураж. А то и правда… раздухарился!

Переход на Калининскую дался нам меньшими нервами, всё ж таки у родителей детство прошло в городах, притом не самых маленьких и захолустных, какую-то прививку к городской жизни они получили, и сейчас, очевидно, заложенный в детстве иммунитет начал свою работу. Но всё ж таки, когда мы доехали наконец до Электрозаводской, выплеснувшись наружу, облегчение на их лицах читалось совершенно явственно.

— Обратно если не в час пик ехать, народу сильно поменьше будет, — спешу успокоить их, и, судя по неловкой мимике отца, он об этом просто не задумывался…

… и я, к слову, тоже!

— Ванька!

Отец, дёрнувшись на хриплый голос, обернулся к его обладателю, расцветая совершенно мальчишеской улыбкой.

— Петька! — отчаянно улыбаясь так, что чуть не трескается физиономия, отец заспешил навстречу к худому, высокому, чуть сутуловатому мужику, растопырившему по сторонам длинные руки. На худом лице фронтового друга отца, изрезанном глубокими морщинами и запятнанном следами не то ожогов, не то обморожений, улыбка смотрелась трещиной на коре.

' — Я есть Грут!' — мелькнуло в голове…

… а потом всё закружилось в объятиях, поцелуях, односложных восклицаниях…

—… уже какой, а? Большой совсем… — с нежностью говорит дядя Петя, держа меня за плечи, — и тут же:

— Ханна, дай обниму… ты всё такая же красавица!

— А ты какой был… — невпопад смеётся отец, хлопая того по плечу.

— Ага, а сам-то… — и снова на меня, — Нет, ну какой взрослый уже! А взгляд-то…

— Погоди! — непонятно посулил ему отец, — Взгляд! Ха!

— Ну пойдём, пойдём… — улыбаясь и часто смаргивая, заторопил нас дядя Петя, — Маринка пироги поставила… пойдём!

Он то тянул отца за рукав, то хлопал меня по плечу, то в очередной раз сообщал маме, что она всё такая же красавица, и даже, кажется, лучше стала!

— Здесь неподалёку, — припадая на левую ногу, повествовал дядя Петя, кружась вокруг и забегая то вперёд, то вбок, — минут десять, может пятнадцать, и дома! Шик, а?

— Шик, — серьёзно соглашался отец, улыбающийся совершенно по-дурацки. Он, наверное, сейчас согласился бы с любым утверждением друга.

— А комната, я тебе скажу, прекрасная! — не утихает дядя Петя, — Потолки — во!

Он обильно жестикулирует, то хлопая отца по плечу, то лохматя мою макушку, и, в общем, нетрудно понять, что мужчина искренне рад нас видеть. Приходит даже дурацая мысль, что поведение дяди Пети совершенно щенячье, и не хватает только, чтобы он от восторга описал нам брюки.

Помня, что он ветеран, фронтовик и хороший, проверенный друг отца, я гоню эти мысли прочь, но дядя Петя взрывается таким фейерверком совершенно ребяческих эмоций…

' — Ну правда же, щенок! Худой, длиннолапый, неуклюжий, напрыгивающий на друзей с отчаянным весёлым тявканьем!'

… хотя отец ведёт себя немногим более сдержанно.

Слушая отцова друга, успеваю вертеть головой по сторонам, замечая огромное количество строек, здесь же, вперемешку, бараки, кучи строительного мусора, симпатичные дворы и огромное, просто невероятное количество детворы, и совершенно неожиданно — коза, да не просто так, а бегающая с детворой! Впрочем, особо глазеть не получается, потому что дядя Петя, кажется, везде одновременно, всё время в орбите моего внимания, и говорит, говорит…

Радость старых друзей каким-то образом передалась и мне, и хотя я решительно не помню дядю Петю, он и в самом деле воспринимается близким и давно знакомым другом семьи.

— Вот здесь, по мосточкам… — засуетился он, показывая дорогу, — Там дальше перекопали, не пройти!

— Погодите! — посулил он нам, перейдя канаву, — Здесь такой район будет — закачаешься! Видали — строят⁈ А⁉ И нам квартиру обещали, не далее чем через пять лет!

Петляя между канав, бараков и закоулков мы подошли к большому, но сильно осевшему двухэтажному дому, во дворе которого, между вековыми деревьями, стоят несколько старых сарайчиков, а у подъезда — потемневшие от времени лавочки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Вот, — с гордостью сказал дядя Петя, широким жестом поведя рукой и любовно озирая дом и дворик хозяйским взглядом, — Шик, а? Место — лучше не придумаешь! Не центр с его толкучкой, но и не у чёрта на куличках! А соседи…

— Да! — спохватился он, — Пошли уже!

— Доброе утро, Леночка! — зайдя в подъезд, громко поздоровался он с мелкой, лет трёх, девчушкой, выскочившей из открытой двери на первом этаже. Застеснявшись, та забежала обратно, но обернувшись, я успел увидеть любопытную мордашку в окружении светлых кудряшек, выглядывающую из двери.

— Дядя Ваня! — навстречу отцу вылетел мальчишка лет семи или восьми, притормозив в последний момент и степенно протягивая руку. Отец, засмеявшись, пожал её, а потом, подхватив, подбросил его вверх, почти до самого потолка, заканчивающегося как бы не на уровне баскетбольного кольца.

— Ванечка! — выступила вперёд женщина лет сорока, некогда, очевидно, очень красивая, а сейчас сильно умотанная даже не возрастом, а жизнью. Расцеловавшись с отцом, а потом и с мамой, она на миг прижала меня к груди, потом отстранила, расцеловала и снова прижала.

— Совсем взрослый, — сказала она так, что я не понял, рада она этому факту, или опечалена, что годы быстро пролетели. В коридоре толпятся любопытствующие соседи, благо, по дневному времени их немного. Пара старух, немолодая женщина с оплывшим, уксусным, неприятным лицом, да некрасивая широкоскулая молодуха с торчащим пузом и годовалым малышом на руках.

— Проходите… — приглашает тётя Лена, тесня соседей по коридору, завешанному, как водится, всякой всячиной — от тазов и жестяных корыт, до гитары со сломанным грифом, погрызенной временем одежды и ухоженного велосипеда явно трофейных времён.

Коридор, изначально очень широкий, с годами, заставленный у стен разномастными комодами, сундуками и ларями, завешенный по стенам всяческим скарбом, сузился до совершенно неудобных размеров. Двое могут разминуться свободно, но нужно следить, чтобы не задеть угол комода или нависающий над головами таз.

— Рада, очень рада… — сообщает нам молодуха, нянькая годовасика и показывая в улыбке отменные, кипенно-белые, но несколько лошадиные зубы.

— Дядя… — тут же переключилась она на ребёнка, — скажи дя-дя…

Ребёнок, хмуро посмотрев на нас, засунул было палец в рот, но, передумав почти тут же, басовито заревел, натужно покраснев лицом.

— Савеловы, значит? — репейником прицепилась к матери одна из старух, мелко кивая головой и снова спрашивая на все лады одно и то же.

Справа от входа большая кухня, откуда тянет запахами выпечки, кипятящегося белья, кислой капусты. Выпечка доминирует, но ребёнок, поревев, добавил в эту нотку совершенно другие ароматы, густые и тяжёлые.

— А-а… Савеловы! Приехали всё-таки, значит, — констатировал вышедший из уборной дед, вставший у двери в шлейфе соответствующих запахов, и протянувший руку отцу, — Митрофан Степаныч, значит! Будем знакомы!

— У меня отгулов накопилось — во! — повествует тем временем дядя Петя, чиркая себя по горлу ребром ладони и для верности выпучивая глаза, — Вот я и сказал мастеру…

— Проходите, проходите…

С нескрываемым облегчением ввалился в комнату Левашовых и отошёл чуть в сторону, освобождая вход и приваливаясь спиной к тряпичному ковру на стене. В коридоре ещё толкучка, то характерное броуновское движение, бестолковое и утомительное, каким и сопровождается обычно поход в гости в первый раз в нынешнее время.

—… Савеловы, значит? — снова слышу я из коридора, но наконец, в комнату вошёл отец с другом, а чуть погодя и все остальные. Комната, и без того заставленная разносортной старой мебелью, делящей её на закутки и зоны, разом стала ещё меньше.