Лисенок Вук - Фекете Иштван - Страница 6

Егерь брёл домой. В его сумке сидел лисёнок, вокруг смеялся лес, и под кустами звенели ландыши.

Он шёл, понурив голову, иногда бормотал что-то, но слова «моя милая» точно вылетели у него из головы.

Вук тем временем лежал в камышах на берегу озера и ждал мать, а она всё не шла. Не было рядом ни братьев, ни сестёр, с которыми он привык играть. Пробуждающимся инстинктом лисёнок чувствовал какую-то беду, особенно когда слышал собачий лай, но не подозревал, что глаза, окружавшие его, навеки закрылись.

После того как шум стих и земля нагрелась на солнце, он заснул. А когда проснулся, стало уже прохладней, ветер улёгся и удлинились тени от колышущихся камышей. «Когда же придёт мама?» – думал Вук, и когти голода впивались ему в живот.

Порой над ним пролетала какая-то тень; он, моргая, следил за ней, и рот его наполнялся голодной слюной, – ведь над ним проносилась дикая утка Таш, а вкус её нежного мяса лисёнок помнил так же хорошо, как деревенские детишки – вкус пряника с праздничной ярмарки.

Но и другие тени мелькали в вышине. Клекочущие, острокрылые, плавно качающиеся тени, от которых Вук прятался, хотя ему никогда не говорили, он сам знал, что они опасны.

Как травоядное животное не ест ядовитых растений и домашняя птица – ядовитых ягод, так и лисёнок, начав передвигаться и едва открыв глаза, сразу умеет отличить добро от зла и понимает лисью речь, состоящую из звуков и движений.

Свернувшись клубком на своём мягком ложе, Вук ждал с нарастающим нетерпением. Над озером цапли шумно ссорились из-за ночлега на высоком дереве, стоявшем на берегу, – ведь уже сильно стемнело, и лягушачий народ уже исполнял свой обычный вечерний концерт.

Вук не решался пошевельнуться. – За мной придут, – подбадривал он себя, но эта уверенность постепенно ослабевала, и он чувствовал, ему чего-то недостаёт, чего не могли уже восполнить мёртвые, покоившиеся под высоким дубом.

Тени сливались, и шелестящее море камышей окутывалось серым дыханием сумерек. Стая диких уток пролетала над Вуком; он поднял голову, но сразу опустил: враждебный гул нарушил покой спящих вод, и тут же где-то в воздухе крякнула утка. Выстрел прозвучал вдали, но в чутких ушах лисёнка он отозвался оглушительным грохотом.

Вук, дрожа, прижался к земле, а утка, описав дугу, упала поблизости от него в камыши. Он и её испугался, но уже не так сильно, и подумал: вот обрадуется мать, когда он покажет ей Таш, у которой замечательно вкусное мясо. Вук глотал слюнки, – он был уже очень голоден.

Но мать всё не шла. Смолкли шорохи, свистящий полёт диких уток, гвалт цапель; только лягушачий народ усердно распевал на сотни голосов, гармонично сливавшихся в общий хор.

Лисёнок зашевелился. Когти голода, словно колючки, всё больней впивались ему в живот, и ветер доносил дразнящий тёплый запах Таш. Вук дрожал от возбуждения. Он уже справился бы играючи с живой мышью, с кротом, но утка была слишком велика для него. Он пошёл к ней, остановился, снова пошёл и, наконец, жалобно расплакался.

– Я один, я маленький. Есть хочу, – тихо скулил он; потом всё громче:

– Я один, я маленький. Что мне делать? Есть хочу!

Тогда из-за холма, где было темно и вздыхали высокие сосны, отозвался низкий голос:

– Чей сын ты там, кровинка моя?

– Я сын Кага и совсем ещё маленький. Помогите лисёнку Вуку!

Чужая лиса побежала к расступившимся перед ней камышам, бесшумно, как молчаливый вздох.

– Иди ко мне, Вук, сын Кага, – прошептала она.

Вук направился к незнакомке, но из-за голода он оставил Таш с болью в душе. Тут над ним зажглись два живых фонарика, два загадочных лисьих глаза, и незнакомка обнюхала Вука, маленького дрожащего лисёнка.

– Как же ты спасся? – спросила она.

– Я не спасался, – всхлипнул Вук, – меня принесла сюда мама, я ждал её, но она не идёт.

Из его слов Карак, одинокая лисица, поняла, что лисёнок ещё не знает, что у подножья высокого дуба лежат уже только мёртвые.

– Успеет ещё узнать, – подумала она и вслух сказала:

– Инь, твоя мать, не может придти за тобой. Она послала меня, Карак. Я тебе с родни. Пойдём со мной. Ты умеешь ходить?

– Далеко от дома я ещё не бывал, но всё-таки ходить умею.

– Ну, тогда пошли. – Карак сделала несколько шагов, но Вук не тронулся с места.

– Ты не понял? Иди, иначе я задам тебе трёпку!

– И… и Таш мы тут бросим? – принялся снова всхлипывать Вук.

– Какую Таш? Где она? – разозлилась Карак, решив, что это детские фантазии.

– Над водой что-то прогремело, – с восторгом объяснил Вук, – и Таш упала возле меня. Я даже сейчас чувствую, там ею пахнет. – И влажный лисий нос точно указал направление.

Карак тоже принюхалась, но ничего не учуяла в неподвижном воздухе.

– Чёрт знает, что ты чувствуешь! – ворчала Карак. – У меня нос тоже не деревянный…

– Но я чувствую, – настаивал на своём страшно голодный лисёнок. – И покажу.

– Ну, покажи, – вышла из терпения Карак. – Но если там Таш уже нет, то я выдеру тебя, предупреждаю заранее.

Вук усердно перебирал ножками, шелестя сухими камышами, а Карак не спеша шла за ним. Вскоре она подняла голову. Налетевший ветерок принёс запах утки. Покачав головой, она подумала:

– Кровь старого Кага! Ещё не видно малыша в молодой травке, а такой нюх. Карак, старая лиса, ты приобрела клад, так береги его.

– Постой, сынок, – сказала она погодя. – Ведь ещё на вершине холма почуяла я запах Таш, но хотела тебя проверить. Вижу, нюх у тебя будет хороший. А теперь пропусти меня вперёд. Вдруг она от тебя улетит.

Но утка не могла улететь. Она уже испустила дух. Дробь, как видно, попала ей не только в крыло. Она была ещё тёпленькая.

Карак тоже была голодна, но не забыла о Вуке, – дала ему большие куски и только дивилась аппетиту лисёнка.

Лягушки звонко распевали, над озером с шумом носились летучие мыши, звёзды смотрели в озеро, и в самой глубине вод отражались их яркие лики.

От утки остались одни перья, и Вук удовлетворённо облизывал уголки рта. Он привык к запаху Карак и, поскольку был сыт, считал её старой знакомой.

– А теперь пойдём, – сказала лиса, потягиваясь. – Ты хотел есть, я накормила тебя. Надо идти, ведь я живу далеко; и у меня есть ещё и другие дела.

Вук своими маленькими ножками делал пять шагов, пока Карак один. Старая лисица пошла помедленней и спросила его:

– Ты не устал? Мы можем отдохнуть.

– Нет, не устал, – сопя ответил лисёнок, – но всё-таки отдохнуть неплохо. – И он растянулся на склоне холма, по которому они поднимались; на их пути то здесь, то там торчали головы белых камней, сверкающих в лунном свете.

Подъём становился всё круче, каменистей, высокие деревья сменялись низкорослыми, и приходилось огибать большие кусты ежевики и встречающиеся иногда раскидистые кусты можжевельника.

– «Так» Вуку идти трудно, – пыхтя пожаловался он.

– А как ты хотел бы? – улыбнулась Карак.

– Когда голова вниз опущена, – объяснил он, – то она тяжёлая. Видно…

Лисёнок никогда раньше не взбирался на гору, а эта была довольно крутой.

– Спешить нечего, – Карак добродушно растянулась на земле, – мой дом уже недалеко.

Глубокая мирная тишина царила вокруг. Внизу темнел лес. Он таинственно шумел, и где-то далеко в деревне пропел полночь петух. Может быть, как раз тот, который заманил Кага, когда он, бедняга, чуть не попал в пасть к Вахуру.

– Что за красивый голос у этого… как его там, – поднял лисёнок голову. – Я никогда ещё не слыхал ничего подобного.

– Если будешь умницей, – засмеялась Карак, – я принесу такого «как его там», но уже без голоса. Стоит лисе поймать Курри (так его зовут, чёрт побери), как он теряет голос. Каг, твой отец, конечно, приносил тебе эту птицу, но она уже не пела, и поэтому тебе незнаком её голос. На голове у Курри мясистый гребешок, а жену его зовут Ката.

Подумав немного, Вук сказал: