Вдова Клико - Фрипп Хелен - Страница 52

— А как же. Все для моего русского мальчика. С днем рождения.

Наташа ущипнула малыша за щеку, подмигнула Марте и принесла из кухни «Тысячелистник» — огромный, размером с кастрюлю, слоеный торт, украшенный ягодами ежевики.

— Каким образом ты умудрилась такое сотворить, когда у тебя только хлеба на продажу? — спросила Николь.

Наташа слегка щелкнула ее по носу:

— Не только ты умеешь вертеться.

— Шедевр! — объявил Луи и расцеловал Наташу в обе щеки.

Марта ничего не сказала, отметила Николь. Застенчивое, робкое создание.

Наташа и Марта обменялись несколькими словами по-русски. На своем ломаном русском к ним присоединился Луи, и Николь стало невыносимо одиноко. Наспех попрощавшись, она вышла, ругая себя за то, что ей все еще не безразличен брак старого друга.

У цветочника оказалась на продажу лишь клочковатая герань, поэтому Николь выбрала вишни из продуктовой лавки. Они отлично дополнят ежевичные нотки мерло, которое она собиралась выпить с Терезой. Ее великолепная, возмутительная подруга всегда умела развеять ее тревоги, пусть и на минуту.

Сложив все в корзинку, Николь поспешила в особняк на Рю-де-ла-Ваш.

Горничная провела Николь в оранжерею Терезы, влажную и теплую, с экзотическими растениями и апельсиновыми деревьями.

— Ma belle[54], у вас вид, будто вам призрак явился. Заходите и садитесь вот сюда.

Тереза лежала в кресле в прозрачном платье, и ее кожу, точно роса, покрывала испарина от жары, царящей в стеклянном зале.

Николь поцеловала ее и села напротив, ослепленная роскошью.

— Я вас целое утро ждала, затаив дыхание. В Париже мне было сейчас невыносимо. Какими жестокими бывают люди!

— На этот раз серьезные неприятности? — спросила Николь.

Тереза моргнула:

— Эти серые глаза камень пробуравят!

Соединив руки, женщины засмеялись.

— Вы правы, как ни прискорбно мне это говорить. — Тереза встала. — Нет-нет, не вставайте, не шевелитесь даже. Я только хочу показать вам одну вещь.

Она подплыла к ящичку, так плотно инкрустированному самоцветами, что он выглядел почти гротескным, размером с большой футляр для драгоценностей. Николь представила себе пряный блеск больших индийских рубинов, сырую трещину, которая когда-то скрывала сапфиры, коричневые воды африканской реки, полировавшей изумруды.

— Обещаете не возмущаться?

— С вами я могу не сдержать этого обещания.

— По крайней мере, постарайтесь меня не осуждать.

— Думаю, у меня получится.

— Ну, тогда смотрите.

Тереза протянула ей ожерелье с миниатюрным портретом, обрамленным камнями — зелеными, красными и синими. На портрете нельзя было не узнать русского царя Александра Первого, бок о бок с красивой женщиной, которая определенно не была его женой, императрицей Елизаветой. Николь всмотрелась. Кто бы ни писал портрет, эфирную белизну кожи он передал правильно. Рядом с Александром стояла именно Тереза. А под портретом имелась надпись: in perpetuum. Николь обшарила пыльные коридоры своего монастырского образования и отыскала там эти латинские слова: «навеки». Миниатюрный портрет окружали рубины в форме сердца, цвета густого кларета, а под портретом на тонкой цепочке проблескивал бриллиант размером с яйцо.

— Ему следовало знать, что с вами ничего не бывает навеки, хоть будь он русский царь, хоть нет, — усмехнулась Николь.

— Я знала, что вы поймете.

— И Наполеон об этом узнал? Армия Александра убила не одну тысячу французов. Вас могли бы повесить как изменницу.

— Он такое ханжество развел по этому поводу — и это после всех своих знаменитых любовных похождений — и еще грозится рассказать моему мужу. А для меня это был легкий флирт, ничего более. А как, по-вашему, я добилась освобождения Луи? Ну не могла же я отдать обратно такой роскошный подарок. У меня семеро детей, дорогая, а мужчины сейчас совершенно ненадежны. Вы правы, он мне угрожает тюрьмой за измену. А я не уверена, что на этот раз обаянием смогу проложить себе дорогу на свободу. Вы же мне поможете?

Николь достала из сумки вино и вишни.

— Расскажите мне все, — попросила она. — А для этого вина, которому десять лет, подойдет только хрусталь.

Тереза взяла себя в руки.

— Да, пожалуй, глоток хорошего вина сейчас будет кстати. Как вы умудряетесь всегда поступать правильно?

— Если бы вы занимались бутылками, как я, тогда и жизнь была бы намного проще. — Николь протянула вишню подруге.

— Да, но гораздо скучнее. — Тереза раскусила ягоду и слизнула сок с губ. — Если это всплывет, меня навсегда выкинут из французского общества, мой муж лишится карьеры, и это еще при условии, что я сумею спасти свою шею и не сяду в тюрьму. Я женщина практичная, что бы вы ни думали. Я не молодею и не могу позволить себе потерять еще одного мужа. Если вы мне поможете, я выдержу эту бурю, а когда она стихнет, обещаю вам удалиться в особнячок где-нибудь на окраине Парижа и даже стать респектабельной.

Я ни за что не стану помогать вам стать респектабельной, но в остальном сделаю все, что в моих силах.

— Есть ли шанс, что вы продадите Мозгу крошечный кусочек своей земли? Просто чтобы он заткнулся, очень уж он большой зануда. Он очень влиятелен, и я уверена, что если скажу ему, будто смогла вас убедить…

Николь застыла:

— Не смешите меня.

— Почему вы так цепляетесь за эти виноградники? На эти деньги вы сможете купить землю где-нибудь в стороне от Реймса и навсегда освободитесь от Моэта. Он решительно намерен во всем вам мешать.

— Выбросьте это из головы. Я даже говорить на эту тему не стану.

— Ох, милая, вы упрямы, и это не к добру. Ну что ж, попытаться стоило. Никогда не могла понять, почему вы не хотите поступиться такой малостью, чтобы стало легче жить. — Тереза сунула в рот еще вишню, выплюнула косточку. — Лудильщик, портной, солдат, матрос, богач, бедняк, попрошайка… — она посмотрела Николь прямо в глаза, — …и вор[55]. Что, если я открою Моэту вашу маленькую тайну, ваш особенный секрет ремесла? Он за нее все для меня сделает, как вы понимаете.

— У меня, в отличие от вас, тайн нет, — возразила Николь, не отводя взгляда, но чувствуя нарастающую тревогу.

— А вот теперь вы не до конца честны со мной. — Она съела очередную вишню и держала косточку в пальцах. — Богачка?

— Чего вы добиваетесь?

Глаза Терезы стали тверже гранита.

— Обычно вы довольно проницательны. Скажу прямо. Моэт в дружбе с Наполеоном. Он может замолвить за меня доброе слово, придать мне вес в обществе, вытащить из сомнительной ситуации. Все, что вы должны сделать, — продать ему часть вашей драгоценной земли и вложить деньги в другом месте.

— Вы же не серьезно говорите? Это не просто земля, это моя жизнь. И я нигде на открытом рынке не найду такой идеальной земли для гран крю. Лучшие участки переходят из рода в род и никогда не продаются.

— Я абсолютно серьезна, Николь. — Тереза отодвинула бокал. — У меня сегодня еще много дел, так что придется изложить вам все коротко и ясно. Ваше умненькое изобретение, ремюажный стол, которое означает, что ваше шампанское будет чище любого другого в мире. Моэт за него душу продаст. Уступите ему виноградники, или ваша маленькая тайна станет всеобщим достоянием. Выбирать вам, моя милая. Не делайте такой потрясенный вид. Мы живем в жестоком мире.

— Кто вам рассказал?

— Мужчины всё разболтают, если с ними правильно обращаться. Сообщите мне о вашем решении, а сейчас, простите, я должна спешить. Нельзя заставлять мсье Моэта ждать. Я правильно понимаю, что вы предпочли бы не сталкиваться с ним, когда он приедет?

Покинув большой особняк Терезы, Николь поспешила к своим погребам, пытаясь собраться с мыслями. Нельзя было терять ни минуты. Как она вообще могла подумать, что Тереза может быть кому-то союзником, тем более ей? В прошлом та решительно встала на ее сторону, вот Николь и решила, что это говорит если не о любви, то хотя бы об искренней привязанности. А ведь Николь знала о ней достаточно, чтобы понимать, что их особые отношения — всего лишь дополнительное оружие, которым Тереза добилась полной преданности и материальных приобретений. А сейчас Николь списали на сопутствующие потери. Ее мутило от гнева да и от обиды. Глупая, наивная девчонка при всех своих достижениях! Надо было быть внимательней и не дать ослепить себя… чему? Любви? Привязанности? Обаянию опасности? Всему тому, что ее в Терезе восхищало. Какая же дурость!