Нестандартный формат (СИ) - "De Ojos Verdes" - Страница 69

— Это наша последняя встреча, дочка, — своим заявлением женщина заставляет её развернуться обратно, — мы с тобой вряд ли ещё когда-нибудь увидимся. Поверь, я знаю, что это так. Не спрашивай. Видимо, это мое наказание за то, что не стала достойной матерью.

Девушка приросла к полу, одеревенев. В глазах свекрови горела решимость и…обреченность. Принятие доли, её неизменности и уже совершенности как неоспоримого факта.

Она умирала.

— Прости меня за эту просьбу…но даже в этом случае я действительно буду спокойнее, зная, что ты покинула жизнь Карена не с концами. Даже если сделаешь, как он сказал — живя отдельно, но в статусе его жены. Даже если никогда вас вместе не увижу…зато смогу мечтать, что может быть…когда-нибудь… Дай нам всем этот шанс хотя бы до тех пор, пока я не…

Это была слишком тяжелая ноша. То, чего от неё требовали — выполнить последнюю волю. Ведь именно так и есть. Будто Анна Седраковна возложила на её плечи бремя ответственности за своё дальнейшее существование. И это так…нечестно!

Ева просто стояла и хлопала ресницами. Стояла и всё больше погружалась в убийственную трясину…из смеси совести, воспитания и жалости. Губить себя во имя спокойствия человека напротив?..

А можно ли здесь и сейчас поступить иначе?

Если плюнуть на всё и уйти, отказав, — как жить дальше, вдруг узнав, что этим поступком сократила кому-то существование?

Жестокая манипуляция. Очень жестокая.

Девушка смотрела в глаза Анне Седраковне. Той, что привила ей утонченный вкус. Вела с ней интересные беседы. Служила тылом, когда казалось, что большинство — против неё. Дарила веру в значимость, защищенность. Будто обещала светлое будущее. И ничего не требовала взамен. Да и что ей могла дать Ева?.. До этой секунды думалось, что ничего. А оказалось, что…свою жизнь. Достоинство. Дорого нынче берут за душевную доброту…

Она вглядывалась в женщину долго-долго.

Прощаясь.

Кивнула.

Отвернулась.

И пулей вылетела из помещения, где словно продалась самому дьяволу…

Не сумела приблизиться, обнять, поблагодарить. Сделала это всё ментально. Ибо одновременно проснувшаяся обида и стойкое ощущение предательства нарастали наряду с чувством долга перед умирающей…

Из прострации её вывел голос Вероники:

— Поехали.

Ева устала изумляться. И позволила увезти себя. Не вникая в суть. Не опасаясь, что соперница везет её на вендетту, чтобы потом закопать в лесу. На тот момент девушке было плевать. Состояние полнейшего анабиоза стерло здравый смысл.

Но они добрались до элитной высотки, поднялись в квартиру, которая была необжитой, но полностью «укомплектованной», и заявила:

— Будешь жить здесь. Одна. Ежемесячные взносы и коммуналка — не твоя забота. Просто наслаждайся.

Ева посмотрела на неё, как на умалишенную:

— Чем? Клеткой? В которой меня удерживают угрозами и давлением?

Ника пожала плечами:

— Многие мечтают о таких перспективах.

— И ты?

Девушка не понимала, зачем это делает, но ей вдруг стала жизненно необходима откровенность именно с Вероникой. Хоть в чем-то разобраться, нащупать точку, от которой можно оттолкнуться.

— Мои мечты ты не поймешь, — саркастически усмехнулась, мастерки пытаясь скрыть свою боль.

Но Ева почувствовала!

— Неужели можно любить так, добровольно саморазрушаясь? — прошептала потрясенно. — Осознавая, что человек этого ни капли не заслуживает…и всё равно…

— Сколько пафоса! — повысила тон. — А ведь ты даже и половины моих жертв не сможешь принести… Но рассуждаешь так по-философски! Жалкая, никчемная, слабая! Да я сделала четыре аборта…четыре! Каждый — ножом по сердцу. Любой его каприз! Прихоть! Приказ! Всё ради него! И без Карена — я ничто! — перешла на крик. — Вот какой бывает любовь, дура! Чтоб не помнить себя другой, не ощущать целостность вне общества любимого человека… Дышать им, жить во имя улыбки, смеха, прикосновения…

— Это не любовь…это болезнь. Одержимость. Самоотречение… — сочувствие и восхищение сплелись воедино в этом утверждении. — Ты права. Я так не смогла бы.

— Зато именно ты — его жена, — горький смех. — А я — та, которую ненавидит мать. А её он боготворит…

— Неужели ты думаешь, что Карен не настоял бы на своем, если бы этого хотел? Зачем ты тешишь себя, Ника?

Этот вопрос заставил её глаза стремительно повлажнеть. Лоск, надменность и роскошь испарились, оставив лишь раненую скотским отношением к себе девушку, неспособную отказаться от любимого мужчины:

— Потому что только это мне и остается.

Паркет скрипнул под острыми каблуками.

Вероника исчезла.

А у Евы внутри что-то громко треснуло. Может, лед той самой вечной мерзлоты. И через образовавшуюся брешь полился адски горячий, просто до ожогов обжигающий мрак безысходности. Вой загнанного в угол зверька. Горечь куклы, внезапно прозревшей и понявшей, что кукловод возится с ней не из любви… Всё — ложь.

Не представляя, как жить дальше, девушка продолжила своё существование. Истинное положение дел знал очень узкий круг людей. Для посторонних — тех, кто был осведомлен об отношениях с Кареном — девушка оставалась любящей женой, проживающей в квартире мужа. Как говорится, никто свечку не держал, поэтому утверждать, что он с ней не бывает — не решался. Сплетни были, да. Куда без них? Но разве теперь это могло иметь значение?..

Когда прошел год в таком режиме, Еве…надоело. Быть в неведении и связанной по рукам обстоятельствами — адова мука. С ней не контактировали, не трогали, не оповещали ни о чем. Только исправно оплачивали траты за жилье. Она усердно училась и понимала…что распадается…

И девушка осмелилась…подать заявление в суд с целью признания супруга безызвестно отсутствующим, справедливо рассудив, что целый год — достаточно времени, чтобы очистить свою совесть перед Анной Седраковной. И у неё получилось! Дальше было обращение в ЗАГС с соответствующим пакетом документов и уплатой госпошлины. Ева уже чувствовала запах свободы…но её ждал сюрприз.

Всё исчезло. Материалов и след простыл. Будто не было никакого суда, никаких заявлений… Пронырливый паук дал своей жертве на миг ощутить вкус спасения, чтобы потом опутать вновь и посмеяться над наивностью… Карен просто щелкнул девушку по носу. Предупредил, что бдит. Даже если не рядом. Он всё равно везде… И не стоит даже пытаться что-то сделать. Власть, связи, деньги — на его стороне, а она — нищенка, которой надо играть роль до конца.

Столько лет…

И такое чудо, что её всё-таки поставили в известность о смерти Анны Седраковны. Единственного фактора, который удерживал Еву в этом абсурдном положении…

Девушка продолжала смотреть на фотографию усопшей, прокручивая пролетевшие годы, пока что не до конца разобравшаяся со всеми чувствами. Сожаление о кончине, опьянение свободой, будто после долгого тюремного заключения, обида из-за потерянных бесценных мгновений… Чудовищная участь быть пешкой в чьей-то игре.

Неудивительно, что она даже не заметила, как Ника сдала «пост» Карену. Интересно, как давно? Очнувшись, Ева обнаружила, что зал изрядно поредел, на улице стемнело, а работники потихоньку убирают со столов.

— Соболезную, — произнесла искренне, осознав, что так и не заговорила с ним сегодня. — И прошу прощения за мою реакцию, я сама не знаю, как так получилось, что мне стало плохо. Я не ожидала…

— Всё в порядке. Главное, что пришла. Ей ты была важна.

На этом можно было считать миссию выполненной. Пора уходить, наверное. Девушка огляделась и поймала пристальный взгляд Вероники, которая будто не решалась подойти, получив приказ от Аракеляна не мешать. Как и тогда, от неё исходили волны сумасшедшего глухого отчаяния.

— Теперь после развода ты сможешь жениться на Нике.

— Такие, как я, Ева, никогда не женятся на таких, как она, — огорошил своим заявлением, моментально смыв к себе любое сочувствие и расположение.

— Такие, как ты, Карен, не заслуживают таких, как она.

Мужчина удивленно повернулся к ней, до этого стоявший в профиль. И прошелся оценивающим взглядом.