Кораблекрушение на Ангаре - Адамов Григорий Борисович - Страница 4

С началом отлива начинается второй цикл. Поднятые ранее щиты в левом питающем канале (со стороны океана) и в правой части выводящего в бухту канала опускаются и запирают каналы. Выхода воде из бухты нет. Затем, когда в океане уровень воды по сравнению с бухтой понизится на пятьдесят сантиметров, подымается щит в правом питающем канале (со стороны бухты) и в левой части выводящего канала (со стороны океана).

Вода из бухты хлынет через правый питающий канал, и под ее напором турбина начнет вращаться. Пройдя через турбину, отработавшая вода ринется в колодец и затем через левую часть выводящего канала (в сторону океана) выйдет в океан.

Так как в океане отлив идет быстрее, чем вода выходит из бухты, то разность уровней будет возрастать: через двадцать две минуты после пуска в ход турбины разность уровней будет уже не пятьдесят сантиметров, а восемьдесят пять, еще через сорок восемь минут – полтора метра. Эта разность уровней удержится в течение двух часов пятидесяти минут, и турбины в это время будут работать с максимальной мощностью. Затем начнется прилив, вода начнет подыматься и разность уровней уменьшаться. Когда она вновь достигнет пятидесяти сантиметров, останавливают турбины, открывают все щиты и ждут, пока сравняются уровни по обе стороны плотины. Тогда все щиты опускают, каналы заперты, уровень со стороны океана повышается, и, когда он превысит уровень воды в бухте на пятьдесят сантиметров, подымают щиты в левом питающем канале и правой части выводящего канала, и цикл начинается сначала.

Я проработал на электростанции уже десять месяцев, вполне освоился с людьми и обстановкой.

Начальник отделения Себастьян Гомец был неприятный человек – карьерист от головы до пяток. За тантьему, за свою долю в прибылях компании он готов был содрать с нас, рабочих, седьмую шкуру. Это, однако, не мешало ему при встрече в свободный час угощать меня сигарами и покровительственно хлопать по плечу: я был покорный парень, расторопный, не жаловался на нагрузку, вообще был на хорошем счету у него, и он говорил, что из меня «выйдет толк».

Мастер нашего отделения был странный человек, угрюмый, молчаливый, строгий в исполнении распоряжений начальника. Но лично от себя он не любил навязывать работу нам, рабочим, а все, что мог, делал сам.

Можно было подумать, что ему жаль было нас, до того редко он отдавал распоряжения. Его звали только по фамилии – Андреас. Говорили, что он будто бы австрийский немец, бывший революционер, участник венского восстания 1934 года; говорили, что после поражения восстания он бежал и добрался до Аргентины, где у него были брат и дядя жены. Здесь он обжился и заботился только об одном – чтобы никто не знал о его прошлом. Что в этих рассказах было истинного – трудно было судить, да я и не задумывался над этим.

Жилось мне, в общем, недурно, хотя работы было много, уставал я отчаянно и заниматься самообразованием было совершенно невозможно, и это очень огорчало меня. Развлечений здесь никаких не было; единственное, что развлекало нас, – это ежедневное купание в бухте.

Я был отличным пловцом и среди всего персонала считался чемпионом по плаванию. Из воды я всегда выходил с сожалением и с нетерпением ожидал следующего купания.

Однажды разнесся слух, что к нам завтра «внезапно» приедет председатель компании, которой принадлежит электростанция, – англичанин какой-то, не то лорд, не то пэр, одним словом, какая-то важная шишка.

Поднялась суматоха. Начальники отделений засуетились, мобилизовали всех на генеральную чистку, проверку и регулировку агрегатов. Наш Гомец совсем озверел. Он надел белоснежные перчатки, ходил по всем потаенным углам, проводя пальцем по частям машин, и за малейшее пятнышко на перчатке штрафовал нещадно.

На следующий день это мучение возобновилось с утра, и к полудню все сияло и сверкало в машинном зале, генераторы пели свою монотонную, но волнующую песнь, все были одеты в парадную одежду и с волнением ждали властителя наших судеб. А его все не было, хотя по радио нам дали знать из Буэнос-Айреса, что он уже давно вылетел к нам на своем геликоптере.

– Он хочет прилететь неожиданно, – бормотал возле меня Гомец, – и ничего с пути не сообщает нам…

Я сказал Гомецу, что выйду наверх плотины и посмотрю, не виден ли геликоптер нашего председателя. Гомец обрадовался моему предложению и даже заторопил меня.

По внутренней лестнице я мигом взлетел наверх. Передо мной расстилался безбрежный океан. Погода свежела. Высокие волны бились о массивную стену плотины, взлетали лохматыми гривами кверху и падали в бессилии вниз. Прилив еще только начинался, и разность уровней едва достигла начальных пятидесяти сантиметров. Турбины лишь минут десять назад были пущены в ход и работали под слабым еще напором воды.

Я смотрел на небо. Оно заволакивалось тучами и грозило штормом. Вдали виднелись аэропланы, боровшиеся с ветром и спешившие добраться до своих аэродромов. Но зеленого с красными кругами геликоптера председателя компании не было видно.

Сзади послышался шум, и, обернувшись, я увидел Гомеца, который выкатился из люка и направлялся ко мне – круглый, плотный, красный.

– Ну что, Диего, не видно геликоптера? – еще издали спросил он меня.

Я ответил, что не видно, и добавил, что председатель, возможно, совсем не прилетит из-за надвигающегося шторма.

Гомец возразил, что геликоптер – первоклассный и что, если бы прилет был отменен, председатель сообщил бы об этом на станцию.

Во время разговора мы смотрели на небо, и лишь случайно, опустив глаза на покрытый барашками океан, я заметил что-то плывущее на поверхности воды недалеко от плотины.

– Смотрите, синьор Гомец, что это плывет к нам?

Гомец посмотрел и побледнел.

– Послушай, Диего, – взволнованно сказал он, – ведь это обломок мачты… Как он попал сюда? Как он миновал заграждения?

Ветер и волны гнали к плотине круглое бревно, которое теперь было уже ясно видно. Оно имело в длину метра три и в толщину до тридцати-сорока сантиметров. На обоих концах оно было схвачено железными обручами.

– Надо немедленно перехватить его, Диего! – кричал Гомец со всевозрастающей тревогой. – Если его втянет в питающий канал, с турбиной произойдет авария… Ну, что же ты стоишь, болван! – набросился он на меня. – Беги за багром скорее!

Я бросился к лестнице, но отчаянный крик Гомеца догнал меня:

– Стой! Стой! Не успеешь!

Я повернулся к морю и увидел, что, действительно, не успею: бревно покачивалось уже на расстоянии около двадцати метров от плотины, как раз против входа в питающий канал, где виднелся все усиливающийся водоворот. Я не знал, что делать. Гомец метался вдоль ограждающей решетки и, вытаращив полные ужаса глаза, ломая руки, кричал:

– Санта Мария! Авария!.. Все погибнет… Вся карьера!.. В присутствии председателя!.. Я не переживу этого!..

Он на мгновение остановился, как будто пораженный молнией, и бросился ко мне:

– Диего, ты еще можешь спасти!.. Прыгай в воду! Отведи бревно! Ты чемпион! Тебе ничего не стоит!

Он тащил меня к ограде, подталкивал, умолял, грозил. В первое мгновение я совершенно растерялся, но взгляд, брошенный на море, мысль о водовороте, о канале, о бешено вращающемся турбинном колесе подняли меня на дыбы. Я вырывался, упирался, кричал:

– Вы с ума сошли! Я не желаю умирать ради вашей карьеры! Оставьте меня!

Между нами завязалась борьба почти у края плотины, у ее низкой ограды. Гомец тянул меня с невероятной силой и хрипло лаял мне в лицо:

– Ты же отлично плаваешь, Диего! Ты получишь сто пезо! Сто пезо, Диего, за пятиминутное купание! И мою вечную благодарность!

Он был сильнее меня. Он прижал меня к решетке. Резким движением я вырвал руки из его цепких клешней, но не рассчитал это движение.

Я споткнулся о решетку и с криком перевернувшись в воздухе, полетел в океан.

Последнее, что я успел заметить на плотине – это взволнованную рожу Гомеца и голову Андреаса, показавшегося из лестничного люка и с искаженным от ужаса лицом глядевшего в нашу сторону.