Дочь Империи - Вурц Дженни - Страница 54

- Мой господин, следующим будет выступать поэт Камихиро, и хотя его труд слишком нов, чтобы прославиться, его покровитель - властитель Теширо - пользуется репутацией человека, умеющего распознавать гениев. Почему бы нам не остаться и не поприветствовать пришествие начинающего таланта?

Банто выпрямился, скрестив руки на груди, не обращая внимания на вино, которое выплескивалось ему на манжеты из зажатой в руке бутыли. Оказавшись перед лицом самой чистосердечной невинности жены, чьи одежды не оставляли ни малейшей возможности хотя бы вообразить, что скрывается под ними, он смерил взглядом властителя Теширо и сияющего от гордости Камихиро, стоявших по обе стороны от нее, и что-то буркнул себе под нос. Отказать жене в столь ничтожной просьбе было бы поступком чрезвычайно дурного тона. Он был достаточно трезв, чтобы не скомпрометировать себя как радушного хозяина, и потому, в свою очередь поклонившись, бросил:

- Для поэзии я найду время позднее. Кое-кто из гостей затеял игру в чиро, и я побился об заклад на победителей.

Властитель Акомы покинул зал. Его молодая жена позвала слуг, чтобы снова предложить вина исполнителям. Оставшись здесь вопреки явным предпочтениям супруга, она тем самым снискала восхищение гостей низших рангов. Громче всех ее восхваляли купец и его незадачливый сын-флейтист, а также кокетливая размалеванная жена поэта Камихиро. Среди простого люда в Сулан-Ку ни для кого не составляло секрета, что она была любовницей властителя Теширо и только ее чарам следовало приписать покровительство, которое он оказывал молодому поэту.

Наступил закат, и пролетели к себе на топи бесчисленные шетры.

Потом в выступлениях был сделан перерыв до следующего дня; теперь же повара вынесли к гостям диковинные блюда, украшенные бумажными символами, приносящими - если верить приметам - счастье. Были зажжены фонари, играла музыка, а после наступления темноты акробаты жонглировали горящими булавами. Мара сидела рядом с мужем до тех пор, пока он не захлопал в ладоши, потребовав, чтобы девушки-рабыни начали танец с покрывалами. Вот тогда Мара, вконец обессиленная, удалилась в особую брачную хижину с расписными бумажными стенками; там она разделась, выкупалась в ванне и долго лежала без сна в приготовленной для нее постели.

Утро выдалось пыльное и сухое, без малейшего ветерка. Слуги трудились ночь напролет, чтобы подготовить все для дневных празднеств; на цветах акаси сверкали капли воды: их обильно полили садовники, которые сейчас резали овощи для поваров. Мара поднялась с постели и, прислушавшись к стонам своего супруга, доносившимся из-за тонкой перегородки, которая разделяла брачную хижину, справедливо рассудила, что он страдает от тяжелого похмелья. Она отправила позаботиться о нем самых хорошеньких из своих рабынь; затем приказала, чтобы ей подали чоку. Воспользовавшись прохладой раннего утра, она немного прошлась пешком по дорожкам усадьбы. Вскоре на земли Акомы начнут прибывать чо-джайны - молодая королева и ее свита. Теперь забота об укреплении гарнизона не будет терзать ее днем и ночью. Эта мысль принесла ей некоторое облегчение. С хозяйством прекрасно справится Джайкен; поместье будет надежно защищено, так что сама Мара сможет целиком посвятить себя тому, чтобы прибрать к рукам властителя, за которого она вышла замуж. Тут же некстати вспомнились впечатления минувшей ночи: визгливый женский смех и голос Банто - требовательный и раздраженный - и, наконец, его храп, который послышался перед самым восходом солнца. Нахмурив брови и стиснув зубы, Мара мысленно воззвала к Лашиме, умоляя богиню послать ей силы для предстоящих испытаний.

Она очнулась от своей сосредоточенности как раз вовремя, чтобы увидеть небольшую процессию, которую сопровождал в парадный зал слуга со стягом в руках. С минуты на минуту должны были начаться представления второго свадебного дня, и вопреки всем обычаям Мара приказала подать ей носилки. Она посмотрит все выступления от начала до конца и, хотя до вечера не предполагался показ художественной дани, подготовленной кем-либо из высокородных гостей, позаботится, чтобы ни одно более раннее выступление не осталось без вознаграждения. При таком властителе, как господин Бантокапи, доброе отношение к Акоме может быстро улетучиться, и на счету будет каждое зерно благожелательности, которое Маре удастся посеять.

На следующий день, ближе к закату, поднялся ветер. Тени от облаков пробегали по луговым пастбищам, и тучи на востоке предвещали дождь. И все-таки, несмотря на риск вымокнуть под дождем, гости Акомы сидели на свежем воздухе, созерцая заключительное зрелище. Имперский Стратег поразил всех, оплатив из своей личной казны выступление Имперского театра Джойян. Спектакль этого театра, в котором по традиции соблюдались условности древних времен, считался одним из излюбленных видов искусств среди знати; простолюдины предпочитали повеселиться на более понятных и изобилующих непристойностями представлениях трупп театра Сегуми, кочующих по сельской местности. Но в Имперском театре Джойян были собраны лучшие актеры страны, и некоторые из них, овладев тайнами искусства и сопутствующими навыками, впоследствии пополняли Имперскую труппу Шало-тобаку, выступавшую только перед Императором и его семьей. Спектакль, привезенный для показа в Акоме, назывался "Властитель Тедеро и сагуньян" и относился к числу десяти классических собату - древних опер "высокого стиля".

Испытывая истинное блаженство от принесенной ветром прохлады, наслаждаясь каждым моментом отсрочки неизбежного соединения с мужем на брачном ложе, Мара пыталась сосредоточиться на сценическом действе, которое близилось к финалу. Актеры были превосходны; они уверенно произносили строки стихов и не обращали внимания на ветер, который сгибал и перекашивал перья их костюмов. Конечно, печально было сознавать, что эти стихи настолько затасканы; впрочем, вкусы у хозяйки Акомы не простирались до такого жанра, как древняя опера "высокого стиля": по правде говоря, она предпочитала театр Большого Доо; к тому же все декорации передвижной сцены были чересчур яркими даже на цуранский взгляд.

В тот момент, когда приближалась кульминация оперы и властитель Тедеро вошел в пещеру, чтобы освободить прекрасную Нешку из когтей ужасного сагуньяна, в зале появились две фигуры в черном. Само по себе присутствие Всемогущих уже придавало всему совершающемуся характер выдающегося события, но эти два мага к тому же пустили в ход свое колдовское искусство. Силой чар они добились поразительно правдоподобной иллюзии - как будто на месте традиционного бумажного чучела, внутри которого прятались певец и несколько рабочих, управляющих перемещением "лап" сагуньяна, по сцене двигалось и извергало пламя настоящее живое чудовище. Этот монстр, шириной не менее двенадцати футов в плечах, был сплошь покрыт золотой чешуей. Он явился из дверного проема, за которым виднелась часть галереи, расписанной так, чтобы это место напоминало пещеру. Из-за устрашающих клыков раздавался дивный баритон, и хотя каждый слушатель знал, что там находится только певец, никто этого певца не видел. Даже Мара была захвачена зрелищем, позабыв обо всех своих тревогах. Потом на чудовище обрушился меч героя Тедеро, и иллюзорный сагуньян поблек, обратился в туман, а затем в ничто. По традиции опера в стиле собату заканчивалась формальным поклоном исполнителей в ответ на вежливые аплодисменты слушателей, но финал этого представления вызвал подлинный шквал одобрительных возгласов и рукоплесканий, более подобающий какому-нибудь уличному балагану. Даже сам Имперский Стратег соизволил улыбнуться, что случалось весьма редко, но эта улыбка сияла отраженным светом триумфа его театральной труппы и его друзей-магов. Мара вздохнула с сожалением, когда исполнители в последний раз поклонились публике. Закрылся расшитый блестками занавес, и Мара покорилась неизбежному, услышав голос Бантокапи:

- Ну что ж, жена, - выдохнул он у нее над самым ухом, - пора и нам отправиться к себе.