В сетях шпионажа, или «Час крокодила» - Резванцев Александр Александрович - Страница 38

— Для чего?!

— Как для чего? Для борьбы с оккупантами.

Кулагин покачал головой и ничего не ответил.

Учитель как в воду глядел. На другой день новая власть поставила его бургомистром Липовца. В самом деле лучшей кандидатуры на этот пост было не найти. Исключен из партии, сидел, имеет опыт руководящей работы. Трофимов поломался для виду и согласился возглавить новую администрацию города. А еще через день пришли и по душу Кулагина. В гости к нему пожаловали оберштурмфюрер СС Хорст Хандке и переводчик из фольксдойчей Гюнтер Шваб. Оба служили в гестапо, и идти им было недалече. Петр Прохорович встретил гостей настороженно, однако яблоками и бражкой угостил. Толстый и румяный потомок мясников и пивоваров Хандке жрал, как свинья. Пережевывая яблоки, он громко чавкал, а бражка булькала в его глотке с такой сдавленной безысходностью, будто проваливалась в преисподнюю. Бывший советский инженер-электрик Шваб ел почти бесшумно, изредка бросая на своего начальника укоризненные взгляды.

— После нашей полной победы над Россией мы вернем вам дом и землю, — пообещал Хандке.

— Где же тогда будет гестапо? — полюбопытствовал Кулагин.

— Русские пленные рабы возведут для наших нужд новое прекрасное здание.

— Господа хорошие считают, что я доживу до их победы над Россией? Мне ведь уже под шестьдесят.

Хандке расхохотался.

— Разгром России — вопрос нескольких месяцев, и каждый русский патриот должен помочь нам в избавлении его страны от большевистского ига. Согласен ли со мной господин Кулагин?

— Согласен, — выдавил из себя Петр Прохорович.

— Очень хорошо. Тайная государственная полиция рейха предлагает вам секретное сотрудничество.

— Но какую пользу могу принести великому рейху я, старый человек со слабым здоровьем?

— То, о чем мы намерены просить вас, не потребует ни молодых сил, ни железного здоровья. Вы являетесь близким другом нового бургомистра Трофимова, так?

— Да, это так.

— Он делится с вами сокровенными мыслями, вы видите из ваших окон его окна и вход в его дом.

— Все правильно.

— Мы высоко ценим Трофимова, поэтому намерены со всей ответственностью обеспечивать его безопасность. Ведь враги рейха могут войти к нему в доверие с целью получения секретных сведений, они могут шантажировать его и, наконец, убить. Жизнь вашего друга в ваших руках.

«Черт с ними, — подумал Кулагин, — соглашусь и признаюсь во всем учителю. Будет хуже, если они завербуют под него кого-то другого».

— Я согласен, — твердо сказал он.

— Это замечательно. Я предлагаю выпить за наше сотрудничество, — воскликнул оберштурмфюрер.

Они выпили бражки и закусили яблоками.

— Осталась одна маленькая формальность, — продолжал Хандке. — Для конспирации в работе с нами необходимо избрать псевдоним, которым вы будете подписывать ваши донесения.

Кулагин смешался, а немец подбросил одно из яблок, поймал его и, осклабившись, закончил:

— Я предлагаю Апфель — яблоко.

— Ну, Апфель, так Апфель, — согласился Петр Прохорович.

— Вот мы и договорились. Осталось написать подписку о сотрудничестве.

Вечером Кулагин рассказал Трофимову о том, как нежданно-негаданно стал агентом гестапо. Учитель обрадовался.

— Хорошо, что так получилось. Будешь, Прохорыч, писать им только то, что я скажу. И ни шагу в сторону!

На том и поладили, а через пару дней Трофимов, встретив Кулагина на улице, поприветствовал его вполголоса:

— Здорово, стукач!

— От стукача слышу! — обозлился Петр Прохорович.

В этот момент взрыв огромной силы потряс Липовец до основания — взлетела на воздух привокзальная водокачка. Так заявил о начале своей деятельности партизанский отряд капитана Дроздова.

После взрыва в городе начались облавы, обыски и аресты. Подвал гестапо превратился в пыточную. По ночам оттуда доносились душераздирающие вопли и стоны. Кулагин пытался укрыться от этого ужаса двумя подушками и периной, но те мало помогали. С наступлением дня он садился к столу писать очередной «донос» на соседа, а по вечерам приходил Шваб, чтобы забрать его сочинения. Иногда переводчик приносил подарки: водку, консервы, сигареты, шоколад. Петр Прохорович по-братски делился этими дарами с Трофимовым, а тот в свою очередь приносил старику то, что перепадало ему от немцев. Кое-какие из агентурных донесений они сочиняли для Хандке вдвоем — учитель имел богатейший опыт написания подобных бумаг по заданиям НКВД.

Между тем Дроздов со своим отрядом довел гитлеровцев до белого каления: он пустил под откос несколько поездов с подкреплениями для фронта, сжег склады с боеприпасами и продовольствием. На улицах города почти каждое утро находили убитых военнослужащих вермахта. Немцы беспощадно расстреливали десятки ни в чем не повинных заложников и наконец отправили в Бороздинский лес роту карателей с целью уничтожения набившего им оскомину отряда. Эта экспедиция не принесла результатов. Рота вернулась ни с чем, потеряв в непролазных топях несколько солдат и служебных собак. Вот тогда и стал вопрос о проводнике. Кто-то показал на Кулагина как на человека, прекрасно знающего окрестные леса. Хандке несказанно обрадовался: его агент поможет покончить с партизанами. Однако верный холуй Апфель на поверку оказался последней сволочью. Он завел карателей в засаду под кинжальный огонь партизанских пулеметов, а во время боя переполз к русским. Немцы в отместку раздавили танком хижину Кулагина, страшно перепахали гусеницами его сад и питомник, повалив все деревья. Узнав об этом, Дроздов пригласил Петра Прохоровича в свою землянку.

— Я тебе клянусь, отец, — говорил он, крепко сжимая руку старика в своих, — ты будешь доживать век в отчем доме в почете и уважении. А сегодня прости нас, мудаков, если сможешь. Прости за все.

Кулагин зажмурился и смахнул набежавшие слезы.

Наступило лето 43-го года. Над полями Центральной России занималась кровавая заря Орловско-Курского побоища. По команде из Москвы все партизаны начали беспощадную рельсовую войну. Отряд Дроздова не составил исключения. Немцы, власовцы и бандеровцы обложили Бороздинский лес плотным кольцом. В отряде заканчивались боеприпасы и продовольствие. И тогда Дроздов принял решение прорываться в сторону линии фронта. В этом последнем бою отряд потерял более половины своего состава, а несколько раненых попали в плен. В числе их был Кулагин.

И вот, наконец, спустя много лет Петр Прохорович вновь оказался в доме своих предков. Там ему устроили очную станку с арестованным накануне Трофимовым, которого выдал провокатор, внедрившийся в подполье, их долго били и ломали, но они никого не выдали и приняли смерть достойно. Уже под виселицей обнялись и попросили друг у друга прощения. Хандке распорядился повесить каждому из них на грудь по куску фанеры с надписью: «Partisan. Kommunist».

Через несколько дней Липовец заняли наши. Подчиненные майора Дроздова похоронили казненных в сквере у главной площади города. Оперуполномоченный Игумнов спросил у начальника, что написать на обелиске под фамилиями.

— А напишите то, что написали немцы. Только слова поменяйте местами, — приказал майор.

— Но они не были коммунистами, — возразил Игумнов.

— Делай, что велят, — отрубил Дроздов.

Так и сделали. А уже после Победы вышел Указ о посмертном награждении героев-подпольщиков Трофимова и Кулагина боевыми орденами.

Землепроходец

Галлскую тюрьму, а точнее следственный изолятор, местные жители называют «Красным быком». Построил тюрьму какой-то из кайзеров. Кирпичные стены ее забурели от времени. Она огромна, мрачна, неуклюжа и подслеповато поглядывает на окружающий мир узкими решетчатыми оконцами поверх высоченного каменного забора, дополненного сторожевыми вышками и несколькими рядами колючей проволоки. Может быть, тюрьма действительно напоминает старого быка в загоне.

В середине 70-х годов в «Красном быке» сидел студент одного из местных вузов Дитер Шольце. Сидел по обвинению нелепому и, я бы даже сказал, комическому. Впрочем, самому Дитеру в прохладной сырой одиночке было не до смеха. Он то впадал в тихое уныние и замыкался в себе, то кричал следователю, что не совершил ничего дурного, а если с точки зрения закона его поступок квалифицируется как преступление, то наказание, которым ему грозят, чересчур завышено. Парень явно не понимал, что нарушил целый частокол параграфов не одного, а сразу трех уголовных кодексов.