Изгнание владыки - Адамов Григорий Борисович - Страница 123

– Как здоровье Арсеньева? – спросил Лавров.

– Здоров, здоров, Сергей Петрович… – ответил Арсеньев, широко улыбаясь. – Не беспокойтесь…

– Очень рад за вас, дорогой, – тепло сказал Лавров. – Я хотел бы попозднее зайти к вам поговорить, как со старым горняком.

– Пожалуйста, Сергей Петрович, всегда готов. Хоть сейчас.

– Нет, уж вы полежите, отдохните. Вы знаете, Кундин уезжает со мной. Я увожу его.

– Разве? – недоуменно наморщил свой высокий лоб Арсеньев. – Что это вдруг такая спешка?

– Он вел себя позорно в эти критические часы, оказался трусом. Кроме того, полная неподготовленность аварийных команд… Одним словом, я хочу поговорить с вами о многом… Ну, не буду пока мешать… До свиданья. Часов в семнадцать зайду.

Лавров выключил экран, откинулся на спинку кресла и задумался.

Да, Арсеньев, кажется, самая подходящая кандидатура. Смелый, решительный человек. Работает с самого начала строительства. Что толку от более опытного Кундина, если в ответственный момент он теряется, нервничает, боится за себя?

А других Кундиных не может оказаться на трассе?..

Быстрой чередой промелькнули в памяти знакомые лица – Красницкий, Грабин, Егоров, Садухин, Гуревич, Калганов, Сибирский, Малинин и еще и еще…

Одни уже испытаны на деле, в трудную минуту, другие показали себя на прежней работе. За них можно быть спокойным. Вот только Сибирский… Сибирский с шестнадцатой шахты бис. Все спрашивает, по каждому пустяку, по каждой мелочи просит совета, ни на что сам не решается. Не сдаст ли и он, как Кундин, в момент опасности? Надо крепко подумать о нем…

Лавров вздохнул.

Да, нелегко нести эту огромную ответственность за жизнь людей, за великое дело, дело всей страны.

Он провел рукой по глазам и оглянулся.

У дверей стоял Дима в длинной ночной сорочке Лаврова и с беспокойством смотрел на него.

– Димочка, ты? – улыбнулся ему Лавров. – Что же ты не спишь?

– Ты чем-то расстроен, дядя Сергей? – тихо спросил Дима.

– Нет, нет, голубчик, – поспешно ответил Лавров, опускаясь в кресло. – Заботы… Поди ко мне. Садись на колени. Помнишь, как бывало дома? Усядешься, а я что-нибудь рассказываю.

– Хорошо тогда было, дядя Сергей… Только я сяду рядом. Кресло широкое, – говорил Дима, втискиваясь в глубокое кресло Лаврова и поджимая под себя босые ноги. – А какие у тебя заботы? Тоже о других думаешь?..

«Совсем как Ира, – с согревшимся сердцем подумал Лавров. – Эти задумчивые глаза… И манера ноги поджимать… Как он переменился, милый мой мальчик!..»

Он крепко прижал к себе Диму и сказал:

– Почему «тоже»? Ты про кого?

– Иван Павлович все время заботился о нас… О Дмитрии Александровиче, и обо мне, и о Плутоне. Если бы не он, плохо бы нам пришлось! А Дмитрий Александрович все думал о вас, о шахтах. Очень беспокоился, что Коновалов как-нибудь навредит. А ты о чем думаешь?

– Я? – машинально переспросил Лавров, всматриваясь в похудевшее лицо мальчика. – Что же я?.. И я думаю… Так и должно быть, Димочка. Иван Павлович, милый человек, думал о вас, Дмитрий Александрович думал и беспокоился о нас. Все должны думать и беспокоиться о других. Тогда всем будет хорошо. Вот Красницкий… Помнишь, Красницкого?

– Помню, – серьезно кивнул головой Дима. – Он разбился тогда на шахте. Ира часто вспоминала его.

– Помни и ты о нем, не забывай его. И он тогда думал о других. И, может быть, всех, кто был тогда в шахте, спас. А нынче Арсеньев бросился мне на помощь. Могло и так случиться, что мы вместе погибли бы…

– Дядя Сережа! – с испугом закричал Дима.

– Но это его не остановило… Да, Димочка, нужно думать о других. И нельзя бояться ответственности за них. Надо о них заботиться. Другие, может быть, заботятся в это время о тебе.

Лавров уже не видел внимательных глаз Димы. Он смотрел куда-то вдаль, в огромный родной мир, пославший сюда Красницких и Арсеньевых, Садухиных и Сеславиных, Комаровых и моряков Карцевых и многих других. И все, что говорил сейчас Лавров, он говорил не столько Диме, сколько себе, и на душе у него становилось яснее, светлее. Все тяжелое и горестное таяло в этом свете, как утренний туман перед восходящим солнцем. Этим солнцем была великая родина, полная неисчерпаемых сил, могущественная и непобедимая любовью своих детей.

Тихая радиомузыка, незаметно наполнившая комнату, замолкла. Из радиоаппарата послышалось неразборчивое бормотанье. Но Дима вдруг побледнел, сорвался с кресла и, подбежав к аппарату, усилил звук. Голос диктора загремел:

«…Крушение произошло на острове Октябрьской Революции, на двадцать шестом, самом южном его квадрате, недалеко от пролива Шокальского. Лишенные радиосвязи и не получая помощи, люди решили самостоятельно пробираться к поселку Мыс Оловянный в проливе Шокальского. Свирепствовавшая пурга не остановила их. Они уже успели пройти на электролыжах с гружеными электросанями около трети расстояния до поселка, когда были замечены спасательным геликоптером (пилот Красавин), бесстрашно вылетевшим в пургу для обследования своего квадрата. Пилот Александров легко ранен, конструктор Денисов здоров».

– Валя! – отчаянно закричал Дима и с сияющими глазами бросился Лаврову на грудь.

Словно черная лилия на длинном стебле, стоял на столе диктофон. Казалось, что раскрытый цветок рупора и широкий глаз окуляра внимательно и настороженно глядели на Курилина, сидевшего в кресле, у стола. В ящике с тихим непрерывным шуршанием разворачивалась визетонлента.

В другом кресле сидел майор Комаров. Два человека из комендатуры поселка со световыми пистолетами в руках стояли за спиной майора, не сводя глаз с Курилина.

Из-за стены глухо доносился могучий храп Ивана Павловича.

Спокойный голос майора звучал в комнате:

– …Предупреждаю вас, что все ваши ответы и все поведение ваше во время допроса будут точно зафиксированы этим аппаратом на визетонленте, которая впоследствии может быть, в случае надобности, воспроизведена в ходе судебного следствия и на суде. Заявлений по этому поводу у вас нет никаких?

Курилин, тяжело дыша, с опущенными глазами, помолчал, потом хрипло произнес: