Прозрение. Том 1 (СИ) - Бэд Кристиан - Страница 61

Десять минут назад я проснулся в холодном поту.

Сон был из детства — оскаленная мумифицированная мордочка хомячка-хунгу. Маленького безобидного толстяка из тех, что дарят детям.

Нам с братом презентовали парочку рыжих с белыми полосками, и взяли клятвенное обещание, что будем кормить и ухаживать сами. Мне было года четыре, и через пару недель забавные зверьки надоели, а ещё через неделю-другую — я и вовсе о них забыл.

Не помню, сколько прошло дней, но в один из них Брен вытащил из-под стола пластиковый домик-клетку, заглянул туда, и я услышал его испуганный крик.

Я был младше, но кровь моя была краснее. Подбежав, я сунул руку в домик и хотел схватить одного из зверьков. Я думал, хунгу укусил Брена.

Испуганный хомяк подпрыгнул, словно в нем сработала механическая пружина, и вцепился мне в палец. Прокусить кожу не смог — голод лишил его челюсти и без того невеликих сил. Я потёр саднящий палец и наклонился, чтобы захватить хомяка половчее.

Мир маленького домика раскрылся передо мной. Там, среди засохших травинок на пустой перевернутой мисочке лежало мумифицированное тельце второго зверька. На меня с укором смотрели чёрные ямки высохших глаз…

Я прижал Камалу, и она благодарно обняла меня.

Бляшка с мордой медведя вдавилась в руку, я чувствовал исходящий от неё жар. Неведомая струна натянулась, взгляд скользнул к оконному проёму… И я нечаянно встретился глазами с Эберхардом.

Его глаза откровенно блестели. Наверное, мальчишек на Экзотике воспитывают иначе.

— Ты чего опять? — спросил я.

Он мотнул головой и опустил лицо.

Псих. Чувствительный псих. Вряд ли он видел именно то, что вспоминал сейчас я, но, наверное, мои эмоции вызвали из его памяти свой, не менее жуткий образ.

— Мне нужно работать, — сказал я, чтобы перебить душный летний день далёкого детства. — Нужно лично проконтролировать погрузку. Ты останешься здесь. Я договорился, Дарайя присмотрит за тобой. Не вздумай тут лезть со своими штучками — удавят. Заберу тебя позже.

Наследник кивнул, не поднимая головы.

Да, здесь он был один из многих. Такой же, как любой пацан его возраста, только дурно воспитанный.

Никто его здесь не боится, но и обижать, в силу воспитания, тоже не станут. Нужно было сразу вести его в общину, вот только мне такой вариант даже в голову не пришёл. И вдруг он оказался самым разумным.

К тому же Дара согласилась подержать пацана на «ментальном поводке». Да и Рос болтался при храме. Или при женщине, которая даже теоретически не могла бы стать его женщиной. Какие там отношения? У неё только карьера на уме.

— А сказку про лошадиков? — Пуговица, отчаявшись выпросить у меня Камалу, решила устроиться рядом с ней и гнездилась на локоть. — Ты обещал, если быстро усну, рассказать потом про лошадиков.

— Про лошадок, — автоматически поправил я. Эту сказку мы с ней читали уже сто раз, и я её выучил. — Лошадок было две — Конь Луна и Конь Солнце. Это были самые быстрые кони на Земле. Когда высохла почти вся вода, люди попросили коней найти последнюю реку. И кони поскакали искать. И скакали очень быстро. Но Конь Солнце был быстрее и первым добежал до последней реки. Он очень устал и решил выпить глоточек. Потом ещё глоточек. Воды в реке было мало, и он выпил её всю. И последняя река тоже иссякла. На Земле не стало больше воды. Конь Луна увидел это и заплакал. Слёзы его наполнили опустевшее русло. И с тех пор люди пьют не воду, а слёзы Коня Луны. Горькую грустную воду.

— А мы пьём хорошую? — с сомнением поинтересовалась Пуговица.

— А мы — хорошую, — согласился я. — Поднимайтесь, алайский табор, пойдём гулять перед завтраком!

Я коснулся губами пуха на головке Камалы.

Бляшка с мордой медведя уколола меня, словно была снабжена батарейкой.

Пуговица вытянула пальчик и требовательно указала, куда я должен потом поцеловать её.

Я поцеловал. Встал с обеими куклами на руках и опять споткнулся о лихорадочно блестящие глаза наследника.

— Да не трусь ты, никто тебя здесь не тронет. Проверю погрузку и вернусь за тобой.

— И за мной, — потребовала малая.

Я засмеялся и велел в качестве пропуска в космос показать мне пуп.

История двадцатая. «Одной крови»

Кьясна, территория Содружества

— Всё, — сказал Локьё. — Допрыгались. Потащило.

Голограмма его головы внезапно возникла перед зеркальной панелью в кабинете Энрека, отразилась в ней многократно, и отблески заплясали по стенам.

Я догадывался, что в кабинете иннеркрайта есть не только блок связи, но и прослушка. Но не догадывался, что тот вообще не отключает связь с отцом. Что плебеям дорого и вредно, то для знати норма.

Погрузка прошла успешно. Я привёз накладные на квазикристаллы — воровали-то мы у себя, потому соблюдали и протокол, — Энрек подписывал. И тут над столом появилась голова его отца.

— Ну, и что изменилось? — спросил отца Энрек, нисколько не удивившись такому явлению. — Меня вторые сутки плющит, а особой угрозы не вижу. Тащит себе тихонько и тащит.

— Ты не учитываешь, насколько серьёзна проявленная причинность! Имэ — как сквозь землю втянуло! Он же должен был начать двигаться! Торговаться! Хотя бы парламентёров прислать. Не в монастырь же он улетел! Если вдруг так… — Локьё заметил меня и кивнул. —…Тихушник сломает весь ход событийных связей, — продолжал он уже градусом ниже, но всё равно выходило громко. — Монастырь не в границах его натуры. Демонстративно обратиться за покровительством узколобых — куда ни шло. Но спрятаться тайком, не раструбив об этом на полгалактики?.. Это было бы острым решением… Сумевший переломить собственную косность… Но я не верю, что Имэ смирился. Церковник, смиряющий гнев? Тихушник за то и получил своё прозвище, что добропамятен, словно змея! ГДЕ этот мерзавец⁈

Энрек прикрыл ладонями уши.

— Пожалуйста, не кричи, отец. Мы делаем всё, что возможно. И в поисках, и в физическом преодолении кризиса. Линнервальд готов вступить в права наследования домом Аметиста. Это не самый сильный истник, но человек умный и с крепким сердцем. Осуждение Имэ — вопрос времени. Церемонии введения в дом Линнервальда это никак не помешает.

— Меня не устраивает всего лишь двадцатилетняя стабильность, мальчик. Я скоро сдохну! — Локьё обернулся и нашёл глазами меня. — Утопи щенка, пока не поздно!

Мы встретились взглядами, и напряжение вздулось между нами пузырём домагнитных искажений.

Эрцог был далеко, но фактическое расстояние в психическом поединке значения не имеет. Сила его была точно такой же, если бы мы просто стояли глаза в глаза.

Я понимал, что это бессмысленное противостояние.

Что я уже не прогнусь ни под Локьё, ни под кого-то другого. Всё, что во мне гнулось, ушло вместе с Дьюпом в ту Бездну, куда он канул, проросло там стальными нитями и связало меня с Беспамятными.

Во мне больше не было ни сомнений, ни нерешительности. Я мог быть неправ, но это было только моей мерой ответственности и гратой.

Но понимал я и то, что сейчас нельзя было вызывать эрцога на прямое противостояние. Мы были союзниками. Я не мог прогнуться под него, но нельзя было и продавить.

Пришлось уклониться, пуская накат вскользь.

— Я сказал «нет» своему непосредственному начальнику.

Пузырь тяжести лопнул.

Энрек убрал ладони от ушей.

— Отпустило, — сказал он. — Не до конца, но отпустило. Не дави на него, отец. Мерис прав — хаго делает то, что он делает. Наплюй на наследника, за двадцать лет он двадцать раз провалится в бездну. Нужно найти лендслера. Все остальные дёрганья — законсервировать. Иначе, ты сам понимаешь. Любая случайность может потянуть за нитку Хадраса. Лендслер предупреждал.

— Мерис говорил с тобой? — Энреку удалось меня удивить.

— Он держит руку под челюстью военного советника Эйгуя. Но любая случайность, каких предостаточно в военное время, может спровоцировать алайцев на демонстрацию силы. Нам меньше всего нужны сейчас би-пространственные испытания. Время виснет, сеть причинности набухает и может потечь в любой момент. События вырвутся из-под контроля, и нам останется только война не на жизнь, а на смерть. Добро и зло сплетутся в такой тугой клубок, что мы не сможем говорить с тобой так, как сейчас. Нас раскидает по разные стороны баррикады. Людские глупость и самомнение возведут непреодолимые рубежи между нашими сердцами. Ты ещё не понимаешь, Аг, — он качнул головой на моё невысказанное недоумение. — Ты ещё не хлебнул своей меры человеческой тупости. Не видел, как причинность играет людьми, а они с пеной у рта тонут в дерьме, но орут, что сами так решили. Грань между собственной волей и причинностью — вообще неуловима большинством из нас.