Спасти «Скифа» (СИ) - Кокотюха Андрей Анатольевич - Страница 33

Ни о какой любви к фюреру великой Германии не могло быть даже речи, так же, как не ставилось во главу угла преклонение перед великой немецкой культурой, тяга к знаменитому немецкому порядку и аккуратности во всем. Это была скорее ненависть к Сталину и всему, что он олицетворял.

Каждый такой случай Брюгген расценивал, как своеобразный акт мести лично руководителю страны, а заодно – всему, что олицетворяло собой всесильное НКВД. Кнут имел все основания полагать, что немцы, соглашающиеся работать на Советы, испытывают аналогичные чувства к фюреру и гестапо. Но как раз с этим ничего не мог поделать: ведь подобные настроения характерны только для врагов нации, а как только уничтожат последнего врага, гестапо, по его глубокому убеждению, перестанет восприниматься, как репрессивная машина.

Благодаря похвальной оперативности гауптшурмфюререра Хойке он уже знал, с чем имеет дело на этот раз. Ничего нового, ничего интересного, он опять не приложил интеллектуальных усилий для перевербовки вражеского разведчика, а всего лишь оказался в нужное время в нужном месте.

– Как отдохнули? – стараясь наполнить свой вопрос максимальной долей участия, поинтересовался Брюгген, когда с Павла сняли наручники.

– Честно говоря, непривычно спать полноценных восемь часов, да еще в полной тишине, – признался Гайдук.

– Я специально распорядился не проводить ночью в подвале никаких дознаний. Чтоб крики вам не мешали, – сказал Брюгген, тут же добавив: – Шутка. Вас кормили?

– Нет. Не думаю, чтобы там, в подвалах, вообще кого-то кормили.

– Вы правильно думаете. Я распоряжусь, вам принесут прямо сюда. Шнапсу? Или, может, коньяку?

– Коньяку.

И тут ничего оригинального – почему-то в подобных случаях все выбирают коньяк, причем требуют его себе и в дальнейшем. Видимо, именно коньяк давал каждому, кто собирался предать родину, ощущение чего-то другого, нового, непривычного, даже запретного. Брюгген поставил перед пленником специально раздобытый для такого случая Хойке пузатый коньячный бокал, вторым таким же вооружился сам, плеснул в оба бокала из плоской фляги.

– Французский. Лягушатники знают толк и в этом напитке, этого у них не отнять. Вы, конечно, не были во Франции? Париж, Марсель…

– Мой отец однажды съездил за границу…

– Побываете. Думаю, у вас будет такая возможность. Как только мы закончим здесь все наши дела с вашими друзьями, вас доставят в Польшу, в специальный лагерь. Думаю, вы там сможете себя проявить. Ну а поскольку вы теперь мой подопечный, я прослежу, чтобы за отличные успехи вам дали возможность побывать во Франции. И в Германии, конечно. Вы просто обязаны увидеть Европу, Павел. Свободный, теперь – и от коммунистов, мир. Прозит!

Он призывно качнул бокал в руке, сделал небольшой глоток. Пленник свой коньяк выпил жадно, в один присест – все они почему-то именно так и поступают, возможно, заливают таким вот образом муки совести.

– Кстати, о вашем отце. Вот здесь, – Кнут постучал согнутым указательным пальцем по тоненькой картонной папке, – письменные показания тех из ваших соседей, кто остался в Харькове и – простите, идет война, остался в живых. Вы кое-кого назвали, не всех этих людей удалось опросить, но зато те, к кому приходили из гестапо, называли других… В целом, Павел, проверка ваших слов заняла чуть больше времени, чем я рассчитывал. Зато результатом я доволен: вы не обманули, и, значит, не разочаровали меня. Еще коньяку?

– Да.

На этот раз Гайдук не спешил опрокидывать все сразу: пил не спеша, маленькими аристократическими глотками. Очевидно, решил Брюгген, договариваться со своей совестью пленнику становилось все легче и легче.

– Гайдук Иван Львович действительно был арестован в 1937 году. Точной даты никто не помнит, но все, с кем говорили наши люди, сходятся в одном: это было в конце весны. Незадолго до Нового года газеты напечатали короткую заметку: враг народа Гайдук разоблачен как агент иностранных держав, приговорен, ну и так далее. А вы публично отреклись от отца еще осенью, так?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Так.

– Вы немногословны сегодня, Павел.

– Просто как раз по этому поводу ничего добавить не могу. Нужны еще доказательства того, что с чекистами у меня свои счеты?

– С вашим прошлым, Павел, мы разобрались. Будущее я постарался вам очертить хотя бы приблизительно. Однако чтобы оно состоялось, нам нужно определиться до конца с вашим настоящим. Я не слишком сложно выражаюсь?

– Нет, не слишком, – Гайдук снова отпил из бокала, поерзав на стуле, принял более расслабленную позу, закинул ногу на ногу. – Скажите, господин Брюгген, я не слишком удивлю вас, если скажу: пока вы проверяли мои слова, я выиграл время, чтобы отоспаться в камере, набраться сил, выпить коньяку перед смертью…

– Перед смертью? – Кнут вскинул брови.

– Ну да. Вот кину вас сейчас этим бокалом, попытаюсь даже наброситься на вас, ворвется охрана, меня расстреляют на месте, и все ваши расчеты – коту под хвост? Снова начнете ловить рыбку в мутной воде, а за это время мои товарищи получили достаточно форы, чтобы… – он не закончил фразу, чуть подался вперед: – Мне продолжать? Улавливаете ход мысли?

С ответом Брюгген не спешил.

– Если бы вы хотели так сделать, – проговорил он наконец, – то не стали б предупреждать. Допустим, сейчас вы все-таки решитесь… Я видел разных противников. Один, например, попросил вылечить ему язву – вместо тридцати сребреников, как сам сказал. В качестве аванса начал давать показание, даже назвал адреса несуществующих явок. Но пока их проверяли, все-таки оказался в больнице, стянул скальпель и вскрыл себе паховую артерию. Только, – Кнут снова выдержал короткую паузу, – вы, Павел, не похожи на самоубийцу. Во всех отношениях. Вы отреклись от отца, чтобы выжить, и вам было все равно, что подумают о вас окружающие. Вы пошли на фронт, сын врага, и вы рисковали жизнью, чтобы вам поверили и однажды послали на задание, с которого вы решили не возвращаться. У вас была масса возможностей сдаться в плен, но это восприняли бы как трусость, но не как месть за отца. И сейчас, Павел, вы тоже хотите уцелеть – чтобы наконец поквитаться. Другого шанса испортить вашему командованию такую масштабную игру у вас не было и не будет. Если я сейчас ошибаюсь, тогда мне остается расстрелять вас, потом приказать взять сотню заложников из местных жителей и потребовать их жизни в обмен на майора Крюгера. Это, товарищ диверсант, я говорю совершенно серьезно, – Брюгген обошел вокруг стола, встал вплотную к Гайдуку, и тот невольно поднялся, чтобы оказаться с ним вровень. – Решили поиграть и подохнуть героем – ваше право. Только умрете вы с мыслью о том, что жизнь ста мирных жителей на вашей совести. А вы могли этого не допустить.

Павел сжал в руке бокал с остатками коньяка, потом поставил его на стол, посмотрел в глаза Брюггену.

– Я готов.

– Вот так-то лучше, – Кнут чуть смягчил тон. – Так где могут быть остальные из вашей группы?

– Этого я не знаю. Так же, как понятия не имею, где Скиф и похищенный им немецкий офицер. Зато мы оговорили несколько мест, где нас могут ждать группы прикрытия.

– Группы прикрытия?

– Да. Это мы обсудили вчера утром перед тем, как выдвигаться в сторону Харькова. Места для встречи определял я, как единственный из группы местный житель. Для этого, собственно, меня с собой и взяли. Предполагалось, что после того, как мы отыщем Скифа, группу из города буду выводить я. Мы выберем тот маршрут и то место, которые окажутся наиболее безопасными.

– Как вы это собирались понять?

– По ситуации, господин Брюгген. Таких мест немного, всего два. Но проблема в том, что пока я не могу их указать.

– Почему?

– Это не имеет смысла. Я жив, наши об этом знают. В гестапо со мной церемониться не станут, это как к бабке не ходить, знаете такую народную поговорку?

– Знаю, конечно. Ваши товарищи в вас не уверены и думают, что вы не выдержите пыток, вы это хотите сказать?

– Я и сам в себе не был бы уверен. Как и в любом из них. Но места – все, что я знаю. Потому, мне кажется, пока я жив, группа лихорадочно ищет для отхода другие пути.