Злым ветром - Адамов Аркадий Григорьевич - Страница 10

— Не может быть, чтобы…

— Может. Я ведь уже смотрела. Могу еще раз посмотреть.

Тон у нее терпеливо-спокойный. Человек растерянно отходит, и к окошечку нагибаюсь я.

— Добрый вечер, девушка.

— Добрый вечер, — выжидающе отвечает она, никак не реагируя на мою улыбку.

— Мне надо заказать номер «люкс» назавтра для товарища, — как ни в чем не бывало говорю я.

Девушка смотрит на меня словно на сумасшедшего.

— У вас есть заявка от вашей организации? — на всякий случай спрашивает она, видимо проверяя свое первое впечатление.

— Заявки нет, но… можем подать. А если как-нибудь иначе?

Она хмурится и отвечает довольно резко:

— Иначе нельзя.

— А другой номер?

— И другой тоже.

— Но мне-то нужен «люкс», — вздыхаю я. — Значит, только по заявке?

— Да. И с резолюцией нашего начальства.

— Ого! Так строго? Ну хотя бы… разрешите зайти к вам. — И я пальцем указываю свой путь через дверцу в перегородке.

— Сюда заходить нельзя, гражданин, — сухо отрезает девушка.

— Ничего, мне можно, — весело и загадочно отвечаю я и отхожу от окошечка.

Впрочем, она уже догадывается, что я не сумасшедший, еще раньше, чем я показываю ей свое удостоверение.

— Вы понимаете, — говорит она немного смущенно, — свободных «люксов» действительно нет, кроме… ну того.

Она раскрывает большую книгу с разграфленными страницами, достает сколотую пачку заявок на различных солидных бланках с подписями, печатями и косыми резолюциями в верхнем углу, еще какие-то бумаги и скромную тетрадочку. Мы все это вместе просматриваем. Вообще она очень славная девушка, как только начинает говорить не так официально и исчезает равнодушно-непреклонное выражение с ее хорошенького личика.

Все оказывается именно так, как она и говорила. Все «люксы» заняты, и в них живут только люди, на которых имеются заявки со всеми необходимыми печатями и резолюциями. Кроме… кроме гражданина Николова, на него никакой заявки не оказалось.

— Значит, было «окно», — говорит Надя.

Мы уже познакомились. Общая работа, как известно, сближает.

— Правда, он поселился не в мое дежурство, — добавляет она с заметным облегчением. — Надо спросить Веру Михайловну. Она заступает завтра утром.

Да, видимо, придется спросить. Тут, кажется, не обошлось без «барашка в бумажке».

На следующий день после происшествия в гостинице нас ждала новость. Дело в том, что еще до этой второй серии краж мы составили фоторобот этого опасного вора. Наша практика и экспериментальная психология подтверждают большую эффективность такого метода. К нему-то мы прибегли и на этот раз. Ведь у нас, как вы помните, было несколько человек, видевших того типа в трех первых гостиницах.

Надо вам сказать, что в конце этой кропотливой работы на фотографии появилось совсем незаурядное лицо, умное, выразительное и даже, я бы сказал, с обаянием. Просто досадно было думать, что такой человек оказался вором, наглым, вульгарным вором, и больше никем, что он мог поднять руку на другого человека, мог решиться на убийство. Ведь это чистая случайность, что женщина осталась жива. Внутренне, психологически он шел на убийство, и он был убийцей.

А с фотографии на нас смотрело совсем другое лицо. Эти зачесанные назад седоватые волосы, большие выразительные глаза, изящный нос и полные, красиво очерченные губы. Ломброзо, наверное, упал бы со стула, взглянув на эту фотографию и узнав, кому она принадлежит. Я еще по университету помню, по истории криминологии, о чем писал этот итальянский ученый. По его утверждению, вор, например, обладает стойкими и весьма конкретными внешними данными с явно дегенеративным уклоном.

Так вот, эту самую фотографию мы и разослали в различные города в дополнение к нашим ориентировкам и прочим сообщениям.

И машина наша снова сработала. В первый раз она «выдала» нам платье. Теперь же… Пришло служебное сообщение… Откуда бы вы думали? Из Пензы! На следующий день, как я сказал, после событий в той, последней гостинице. Один старый работник розыска из Пензы вспомнил этого негодяя. Он его арестовывал, оказывается, лет двадцать назад за квартирную кражу в этом городе. И не только вспомнил, но и поднял из архива его дело. И прислал нам по нему справку и все данные этого человека, даже его подлинную фотографию. А уж тут у нас специалисты мгновенно установили, что на присланной фотографии двадцатилетней давности изображен тот же человек, что и на нашем фотороботе.

Фамилия его оказалась Мушанский, Георгий Филиппович, год рождения тысяча девятьсот двадцать пятый. Впрочем, по поводу имени и фамилии мы не очень обольщались. При следующем аресте он мог назваться как угодно и, конечно, назвался, иначе слишком грязный след потянулся бы за ним.

Но от всех остальных данных деться ему было некуда. В том числе и особенно от отпечатков пальцев, которые нам тоже прислали из Пензы. Наши специалисты тут же составили формулу его папиллярных узоров и проверили по соответствующим учетам. Вскоре перед нами лежали сведения о всех преступлениях, совершенных этим человеком, за которые его в разное время судили. А кстати, и все другие фамилии, которые он себе каждый раз придумывал.

Судимостей оказалось пять и фамилий тоже.

Пестрая и грязная биография была у этого человека. В том, первом деле сохранились материалы о нем и его семье. В последующих делах семья исчезает. Придумывая себе новую фамилию, он придумывает и новую биографию. Так появился человек без прошлого, без жизненных корней, без близких. Человек — «перекати-поле».

Родился же он в небольшом городке недалеко от Киева. Мать работала бухгалтером на автобазе, и отец там же механиком. Это был, видимо, хороший, даже способный механик, и его там ценили. Он был и изобретателем, не крупным, конечно, но все же. Что-то улучшил в автомобильном моторе, что-то придумал для надежной работы карбюратора и еще для форсунки на дизеле. Но это был очень тщеславный и честолюбивый человек. Он стал добиваться признания, патентов, премий. И постепенно превратился в сутяжника и кляузника. Бывают люди, я сам таких знаю, которые не в состоянии здраво оценить масштаб своих способностей и заслуг. Наверное, тот механик принадлежал к их числу. В конце концов его уволили, и он поехал в Москву хлопотать, добиваться, воевать. А заодно он бросил семью, она ему мешала в его кипучей деятельности. В Москве он встретил другую женщину. С того времени след этого механика теряется. Парень остался без отца.

Сын вырос тоже честолюбивым. Спокойная трудовая жизнь матери его не устраивала, как и вообще жизнь в этом городке. Ему мерещились громкая слава и большие города. Он пошел в отца. И поступает в театральное училище в Киеве. Все бы еще ничего, если бы за четыре года учебы там он не попался на всяких неблаговидных поступках. То мелкая кража у товарища, то пьяный дебош в ресторане, то некрасивая история с какой-то девушкой, на которой он обещал жениться, потом еще с одной и еще. С грехом пополам он кончил училище, этот красавчик, и поступил в театр, почему-то пензенский. Вот там-то он и совершил свое первое крупное преступление — квартирную кражу у главного режиссера театра. На суде он уверял, что это была не кража, а месть, режиссер затирал его, не давал интересных, ведущих ролей. Сначала он грозил жалобами «наверх», потом убить кинжалом на глазах у всех и, наконец, выбрал третий «вариант»: ограбил квартиру режиссера, Выйдя из заключения, он поступил в другой областной театр. А вскоре новая квартирная кража, потом третья. И снова тот же якобы мотив — месть. И опять суд. Так он и жил, этот непризнанный «артист». Все время кочевал, то по тюрьмам и колониям, то по театрам и городам. И вот пять судимостей, шутка ли.

Я иногда думаю, как может человек так жить? Один, в вечной войне со всеми. Мне пришлось перевидать всяких людей: и случайно оступившихся, и заблудившихся, и совершенно озверевших. Такая уж работа. И я еще не встречал ни одного, даже самого опустившегося, самого отчаянного, который бы мне сказал, искренне, конечно: «Я доволен. Мне другого не надо». Я знаю, всем им плохо, какой бы бравадой, какой бы дерзостью они ни прикрывались. И все они творят зло. Поэтому мне хочется разобраться. Есть среди них и люди-амебы. В них разбираться неинтересно, они слишком примитивны. Захотел напиться — напился, отнять — отнял, захотел порезать — порезал, а может, и убил, дело какое. Все это для него «семечки», для амебы.