Тень (СИ) - Номен Квинтус - Страница 6

Правда, поначалу терпения у Миши хватило лишь на спокойное выслушивание того, что говорила Таня, а воспитания — на то, чтобы не послать ее в очень необычные места. Однако когда Таня принесла изготовленную из обломков трофейного оружия и пары подобранных в куче металлолома кусков стали «машинку», превратившую горсть опилок в тоненький, но цельный стерженек, он задал уже действительно серьезный вопрос:

— Как я понял, твоя машинка может за пять минут из опилок сделать дров размером с пару карандашей…

— Это не машинка, а демонстратор принципа работы. Машинка должна выглядеть вот так, — и девочка на обрывке бумаги нарисовала несложную схему, — и делать за час с центнер нормальных дров. А если мотор взять киловатт на десять, то может выйдет даже три центнера.

Прошлой зимой всем в городе было довольно холодно, так что рабочие на призыв комсорга «сделать машину для изготовления нормальных дров из мусора» откликнулись с изрядным энтузиазмом. И даже притащили откуда-то старый сгоревший электромотор, договорились с электриками, чтобы те его срочно перемотали — а когда из примитивной установки, в которую высыпали несколько ведер опилок, полезли пеллеты, даже скинулись и купили Тане на рынке большой пакет с сушеными яблоками.

Хорошо, когда бюрократия не мешает трудовому энтузиазму: уже через неделю — и силами инженеров завода — была изготовлена установка, перемалывающая в мелкие крошки любые древесные отходы, а первого мая была пущена уже «промышленная» установка с мотором на тридцать пять киловатт, способная переработать до двадцати тонн деревянных отходов в сутки (на первой, «опытной», мотор был от какого-то станка, восьмикиловаттный). То есть запущен был лишь гранулятор, а инженеры срочно «изобретали» барабанную сушилку и разные механизмы, передающие сырье с машины на машину — но никто уже не сомневался, что было придумано что-то исключительно нужное всей стране. Директор завода — как раз первого мая — привез в Москву наркому вооружений Устинову «образцы продукции», а второго вернулся в Ковров с указанием отправить бригаду механиков в Сталинград чтобы на развалинах Тракторного завода поживиться случайно сохранившимися там электромоторами…

Но для Тани главным стало то, что она получила неограниченный доступ к механической мастерской завода и — что для нее было важнее — в небольшую, но очень неплохо обеспеченную оборудованием и материалами заводскую химлабораторию.

Правда, после получения такого допуска в школу девочка ходить практически перестала — но учителя на это особого внимания уже не обращали. Они всего лишь за месяц привыкли к тому, что девочка школьную программу знает лучше всех в классе. Ну да, в Ленинграде-то школьников, вероятно, куда как круче всему учили!

Впрочем, вскоре и большинство других «старших» учеников в школе стали появляться лишь иногда: у каждого почти дома в городе огородик имеется, а раз уж взрослые по десять-двенадцать часом трудятся на заводе, укрепляя оборону, то этими огородами никому, кроме, собственно, школьников, заниматься и некому. Вдобавок дирекция пулеметного выделила каждому рабочему и небольшой участок земли в пригороде «под картошку» — а в том, что эту картошку сажать абсолютно необходимо, ни у кого ни малейших сомнений не возникало. Ну не было в стране избытка продуктов!

Но и времени на земледелие в городе тоже у взрослых практически не было. Таню очень удивило, что строительство новых цехов на заводе велось силами рабочих и просто горожан на совершенно добровольных началах. Рабочие завода после смены, а другие горожане — в свободное время приходили копать, таскать кирпичи, некоторые — кто опыт в этом деле имел — клали стены. И за этот труд никакой оплаты никому не полагалось. Правда, добровольных строителей старались хотя бы покормить дополнительно, но это получалось далеко не каждый день — и тем не менее поток добровольцев не иссякал.

Однако не было в Коврове (как, впрочем, и везде) поголовного трудового энтузиазма и бескорыстия на благо Родины. Отдельные граждане больше пеклись о личном благополучии — и методы достижения такого благополучия не всегда соответствовали моральному облику строителей коммунизма.

Таня по-прежнему жила в своей маленькой палате, ведь другого жилья у нее не было. А Байрамали Эльшанович тоже жилья своего не имел и снимал даже не комнату, а койку в перенаселенном частном доме. Но в госпитале никто не возражал, а наоборот Таню всячески поддерживали — в том числе и исходя из «корыстных интересов»: девочка уже привыкла спать по четыре часа в сутки (обучение «быстрому сну» входило в программу медицинских школ Системы), так что она совершенно спокойно ночами дежурила в приемном покое. Врачи (и уж тем более медсестры) искренне верили, что девочка и первую помощь оказать сможет, и, конечно же, дежурного доктора вызвать сумеет.

Ночью двадцать девятого мая (точнее, уже ранним утром тридцатого — в половине третьего утра) в приемный покой два солдатика притащили заместителя начальника городской милиции. Он — в свете участившихся грабежей товарных поездов — решил лично проверить, как охраняются поезда во время смены локомотивов. Проверил — и увидел, как из вскрытого вагона кто-то шустро выбрасывает тюки с мануфактурой. Увидел, выхватил пистолет и закричал «руки вверх» — думая, как он сам сказал позднее, что грабителей всего двое. Но, во-первых, их оказалось скорее около десятка, а во-вторых, пистолеты и у них имелись. Конечно, на выстрелы сбежалась и штатная охрана станции, так что ограбление удалось пресечь. Но вот изрешеченного пулями милиционера солдатики едва успели дотащить до госпиталя.

Доктору Тане Ашфаль хватило нескольких секунд, чтобы понять: врачи, находящиеся сейчас в госпитале, милиционеру помочь не смогут, так как их квалификации не хватит. Да и вообще нынешние врачи в состоянии лишь горестно развести руками: раневые повреждения печени на нынешнем этапе развития медицины считаются фатальными. Но ведь в приемном покое все, ей необходимое, имеется! Правда, освещается этот покой лишь двумя тусклыми лампочками — но регенератору второй категории и в темноте работать не проблема. Проблема может быть лишь одна: если кто-то из медперсонала сунется в покой чтобы выяснить, кто это поздней ночью в дверь так громко стучался. Но с этим, вроде бы, повезло: преддверие «ведьминого часа», самый крепкий сон…

Если в первой ее операции Тане просто повезло (она как раз перед едой тщательно вымыла руки, а потом, перед тем как солдатика чинить начала, протерла их спиртом из стоящего на столике флакона), то теперь она к дежурствам всегда готовилась так, как будто ей предстояла пересадка органа пациенту, вытащенному из сточной канавы. Руки, конечно же, тщательно вымыты, инструмент в стерилизаторе в полной готовности, флакон со спиртом на столике (правда, прикрытый салфеткой, чтобы своим видом не смущать посетителей). И несколько ампул с новокаином под рукой. А все остальное — у нее в голове и в руках (которые уже полностью восстановились). Так что те двадцать с небольшим минут, которые Таня Ашфаль в одиночестве провела возле каталки, она использовала на сто процентов.

Очень качественно использовала, так что когда Прасковья Ильинична пришла, чтобы сменить ее на дежурстве, все, что можно было сделать, уже было сделано:

— Доброе утро, Прасковья Ильинична. Тут милиционера раненого принесли недавно, я его посмотрела…

— Так что же ты стоишь-то! Надо доктора срочно звать!

— Не надо доктора. Тут ничего особо страшного не было, несколько ран — но не особо серьезных. В него бандиты стреляли, но, видать, издалека, или пули у них отсыревшие были: раны неглубокие, так что я пули вынула и раны зашила. Чего людей-то беспокоить: утром новый эшелон с ранеными придет, им работать и работать. Только вот карточку вы сейчас заполните, пожалуйста: я не могу, руки все же дрожат с устатку. А когда народ проснется, отправим его в палату: пусть у нас полежит на случай осложнений каких.

— Ну ты, Таня, и даешь! Ладно, диктуй что писать, но учти: если Михаил Иванович велит тебя за самоуправство выпороть, пощады от меня не жди.