Лже-Нерон - Фейхтвангер Лион - Страница 2

   Варрон улыбался про себя, глядя, как неестественно прямо сидит Цейон  в одеянии с пурпурной каймой -  знаком  губернаторского  достоинства.  Новым подданным этот  представитель  Рима  покажется,  может  быть,  властным  и могущественным; но он, Варрон, читает неуверенность на этом бледном  лице, покрытом красными  лихорадочными  пятнами.  Он  заметил,  с  каким  трудом давалась  Цейону  его  выдержка,  заметил,  что,  хотя  ему  еще  не  было пятидесяти лет, он казался стариком, изнуренным вечными усилиями  тянуться вверх, искупить позор несчастного прадеда. Варрон испытывал почти  веселое сострадание при виде этого лица. "Бедный Цейон, - думал он, -  бедный  мой школьный товарищ! Птица ты невысокого полета, и со мной тебе не так  легко будет справиться". Цейон же думал: "Что ему, этому Варрону! Живет  в  свое удовольствие на этом гнилом Востоке, а наш брат из кожи лезет  вон,  чтобы сохранить целостность империи".

   Пока  эти  мысли  мелькали  у  обоих,  Варрон  уже  вел  непринужденный разговор. Он рад, многословно распространялся Варрон, за Цейона,  которому достался столь доходный пост, это почет и  удача.  Жаль  только,  что  его назначили как раз в эту адски трудную провинцию. Сирия может свалить  даже очень крепкого человека.

   - В сущности, - закончил он и  улыбнулся  легкой  фамильярной  улыбкой, точно похлопал по плечу своего собеседника, - в сущности, я рад, что  я  - частное лицо, а вы губернатор.

   "Он, значит, не забыл, - подумал Цейон с удовлетворением, - он  помнит, что его выкинули из сената".

   - Я слышал, - сказал он весело, - что  вы  и  здесь  даром  времени  не теряли.

   - Ну, конечно, - добродушно откликнулся Варрон. - Не так уж  мы  стары, чтобы сидеть сложа руки. Если не заниматься слегка политикой, не насаждать культуру, то куда же девать свой досуг? Да и ни для кого не тайна, что мое сердце принадлежит Востоку. - И он прибавил задумчиво, почти озабоченно: - Вам, Цейон, римлянину с ног до головы, этот  запутанный,  сложный  Восток, должно быть, придется очень не по  вкусу.  Если  не  чувствовать  глубокой связи с ним... - Он пожал плечами, не докончив фразы.

   Сидя прямо и неподвижно, Цейон опять потер ногтями  одной  руки  ладонь другой. Красные пятна на бледных костлявых щеках  разгорелись,  он  искоса посмотрел на Варрона, заговорил сухим скрипучим голосом.

   - Укрепить границы, - сказал он, - распространить дух  Рима  вплоть  до самого Евфрата и не  пропускать  ничего  чужого  с  того  берега.  Если  у человека перед глазами такая ясная задача, как у меня,  то,  мне  кажется, внутренняя связь с людьми и  вещами  придет  сама  собой.  -  И,  стараясь смягчить резкость тона, он почти непринужденно прибавил: - Мне так  жалко, мой Варрон, что придется отказаться от  вашей  поддержки  при  романизации нашего Востока.

   - Как так? - удивился Варрон. - Разве для человека, за которым не стоит армия, я мало сделал в этой области?

   -  Бесспорно,  -   вежливо   согласился   губернатор.   -   Вы   сильно способствовали насаждению в  этой  провинции  греко-римского  духа.  Но  и восточное начало вы протащили сюда, к сожалению, в  большей  степени,  чем любой римлянин до вас.

   - Это верно, - с удовольствием подтвердил Варрон.

   - И, видите ли, дорогой мой, - продолжал Цейон, - этого  мы  опасаемся. Этого мы не любим. И, конечно, - прибавил он не без злости, - вы пришли бы в столкновение с собственной совестью, попроси я у вас совета в  некоторых случаях. В самом деле, можно ли при наших вечных распрях с Востоком  ждать хорошего совета в подлинно римском духе от человека, который  является  не только римским гражданином, но одновременно подданным парфянского  царя  и царства эдесского?

   "Он хорошо подготовился, - отметил про себя Варрон, - он хорошо  изучил материалы обо мне. Это все тот же  старый  добрый  приятель.  Пожалуй,  он именно потому и стремился в Сирию, а не в какую-нибудь  другую  провинцию, что здесь сижу я".

   Заканчивая последнюю фразу, Цейон вытянулся еще больше.  Варрон  окинул его взглядом. "Я легко с ним справлюсь, - с радостью подумал он. - Он  был и всегда будет ничтожеством. Именно вот такие ничтожества иногда, в  своем наигранном молодечестве, позволяют себе  увлечься  и  пойти  на  внезапные насильственные действия, чреватые неожиданными последствиями". И  тут  ему вдруг пришло на ум прозвище, которое он напрасно  старался  вспомнить  все время. Дергунчик! Конечно, Дергунчик! Вот как они прозвали в школе Цейона! Так назывались продававшиеся на сатурналиях деревянные куклы с  подвижными руками и ногами; с помощью рычажка их можно было, потехи ради, вывести  из первоначального положения - на корточках - и заставить вытянуться, а затем снова присесть. И прозвали так Цейона именно в насмешку над  его  потугами казаться выше, чем он был на самом деле.

   Варрон  развеселился,  вспомнив  прозвище  Цейона.  Он  переменил  тему разговора. Стал подробно расспрашивать губернатора о  его  частной  жизни, настроении. Как оказалось, Цейон опасался, что ему не так уж  легко  будет вжиться в этот некультурный мир восточного  города.  Предместье  Антиохии, Дафне, где были расположены  виллы  большинства  аристократов  и  богачей, местность,  известная  всему  миру  своей  бесстыдной  роскошью,  была  не особенно  приятным  соседством  для  римского  чиновника,  исповедовавшего взгляды стоиков.

   Собственно говоря, первый визит бывшего сенатора губернатору Сирии  уже достаточно затянулся. Однако Цейон задержал Варрона и  снова  заговорил  о политических делах.

   - Скажите, мой Варрон, - спросил он, - неужели вы  и  теперь,  когда  в здании правительства сидит не чужак, а я,  будете  чинить  затруднения  по поводу налога, предназначенного на проведение смотра эдесских войск?

   Дело было в том, что расходы по содержанию римского гарнизона в  городе Эдессе, столице одноименного  формально  независимого  государства  по  ту сторону Евфрата, согласно договору, должна была покрывать сама Эдесса.  Но римский губернатор  взимал  сверх  того  в  Сирии  специальный  налог  для проведения ежегодной проверки  состояния  войск  по  ту  сторону  границы. Фискальные органы Антиохии стояли на той точке  зрения,  что  Варрон,  как гражданин римской провинции Сирии,  обязан  платить  этот  "инспекционный" налог; Варрон же считал, что он  уже  платит  его  в  качестве  подданного Эдессы и что это было бы двойным обложением. Важны  были  не  шесть  тысяч сестерций,  которые  не  имели   значения   ни   для   Варрона,   ни   для правительственной казны, - важен был принцип. Правителей в Антиохии злило, что этот знатный барин, который был в  опале  у  Рима  и  все  же  обладал правами римского гражданина, оборачивался, по своему произволу, то римским подданным, то подданным одного из месопотамских княжеств.  Поэтому  вокруг налога между правительством Сирии и Варроном шел  длительный,  вежливый  и ожесточенный спор.

   И вот сейчас Варрон снова приводит старые доводы, известные губернатору уже  по  документам:  такое  двойное  обложение   не   только   юридически недопустимо, оно и политически опасно, оно  подчеркнуло  бы  двусмысленный характер тамошнего гарнизона, его враждебность Эдессе.

   Губернатор терпеливо выслушал пространные рассуждения.

   - Все это прекрасно,  -  сказал  он,  наконец,  по-товарищески  убеждая собеседника. - Но теперь, когда в этом доме сидит  друг,  я  бы  на  вашем месте все же серьезно поразмыслил, не отказаться ли  от  месопотамского  и парфянского  подданства.  Быть  может,  у  вас  явились  бы  тогда   шансы восстановить свое прежнее положение в Риме.

   Варрон напряженно слушал. То, что этот человечек сразу же,  при  первой встрече, обнаружил такую настойчивость, что-нибудь да значило.

   - Что вы хотите сказать? - спросил он  прямо.  -  Значит  ли  это,  что существует намерение включить меня в список сената?