Любитель полыни - Танидзаки Дзюнъитиро - Страница 13

— Я уже приняла ванну. Но не знала, что это после вас.

— Вы недолго там пробыли.

— Я ведь ничем не рискую, господин Таканацу?

— В каком смысле?

— Не заражусь китайской болезнью?

— Шутите. Вам следует опасаться вашего супруга.

— Если я болен, то это всё местные болезни, они не такие опасные, как твои, — вставил Канамэ.

— Мама! Мама! — раздался голос Хироси. — Посмотри на Линди!

— Ты сегодня из-за него меня разбудил. С утра пораньше начал вопить с Таканацу-сан.

— Я ведь бизнесмен. В Шанхае я встаю в пять утра. И прежде чем ехать в бюро, галопом от Северной Сычуаньской дороги до Речной бухты.

— Вы по-прежнему ездите верхом?

— Да. Как бы ни было холодно, если я не проедусь на лошади, у меня плохое настроение.

Канамэ не хотелось покидать освещённую солнцем террасу, и он сказал стоящим в тени слив Таканацу и Хироси:

— Вы не подведёте собаку сюда?

— Хироси, отведи Линди к папе.

— Линди!

Ветви слив неожиданно с шелестом закачались, и Пиони хрипло зарычала.

— Сидеть, Пиони, сидеть! Дядюшка, Пиони мне мешает, придержите её…

— Нельзя, Пиони! Она прыгает… нельзя!

Собака старалась лизнуть Мисако в щёку, и та, как была в садовых гэта, быстро поднялась на террасу.

— Ты мне надоела. Зачем вы привели сюда Пиони?

— Но, мама, она подняла такой шум. Что было делать?

— Собаки ужасно ревнивы…

Сидя на корточках у лестницы рядом с Линди, Таканацу гладил шею собаки.

— Что вы делаете? У него нет клещей?

— Нет. Но погладьте его здесь. Удивительно!

— Что же здесь удивительного?

— У него шея совсем как у человека.

Таканацу пощупал собственное горло и стал снова гладить собаку.

— Мисако-сан, пощупайте, я не обманываю.

— И я хочу пощупать, — сказал Хироси, прежде матери садясь на корточки. — Правда. Мама, дай мне пощупать твою шею!

— Это ещё что такое, Хироси! Разве можно сравнивать маму с собакой?

— Почему же нет? Если бы кожа его матери была такая же гладкая, вот было бы замечательно!

— Но, Таканацу-сан, посмотрите у меня…

— Да-да… Но пощупайте у собаки. Ну, как? Не поразительно ли?

— Да, поразительно! Вы правы. А можно мне потрогать вашу?

— Ну-ка, ну-ка… — Канамэ спустился с веранды и подошёл к ним. — Действительно. Как странно! Совсем как шея человека.

— Не правда ли? Я сделал важное открытие?

— У него шерсть короткая и гладкая, как атлас. Вовсе не кажется, что это шерсть.

— А толщина шеи такая же, как у людей.

Мисако соединила пальцы рук в кольцо и, измеряя, сравнивала свою шею и шею собаки.

— Нет, у него толще. Но у него шея длинная и хрупкая, поэтому кажется тонкой.

— Такого же размера, как моя, — сказал Таканацу. — Размер воротника тридцать семь.

— Когда Таканацу-сан уедет, нам останется только гладить шею собаки.

Хироси, опять сев на корточки возле собаки, говорил ей:

— Дядюшка, дядюшка!

— Ха-ха-ха! Ты теперь будешь звать его не Линди, а Дядюшка? А, Хироси?

— Так и буду, папа. Дядюшка, дядюшка!

— Таканацу-сан, если бы вы подарили собаку кому-то другому, тот бы очень радовался.

— Что вы хотите сказать?

— Не понимаете? Но я-то хорошо знаю. Разве нет никого, кому было бы приятно гладить эту шею?

— Может быть, ты ошибся адресом, приведя Линди к нам?

— Стыда у вас нет! Здесь же ребёнок, а вы говорите такое! Вот он и вырастет…

— Папа, а вчера, когда мы везли Линди из Кобэ, один человек, увидя его, сказал… — начал Хироси, меняя тему разговора.

— И что же он сказал?

— Мы шли со слугой по берегу, за нами пошёл какой-то пьяный. Он с удивлением смотрел на Линди, а потом сказал: «Ну и собака, совсем как морской угорь!»

— Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха!

— А если подумать, действительно морской угорь, — сказал Таканацу. — Линди, теперь ты будешь Угорь!

— Благодаря угрю Таканацу вышел из положения, — вполголоса вставил Канамэ.

— В одном Пиони и Линди похожи — у них длинные морды.

— У колли и борзых и морда, и туловище в общем одинаковы. Только у колли шерсть длинная, а у борзых короткая. Коротко объясняю тем, кто не разбирается в собаках.

— А шея?

— О шее говорить не будем. Моё открытие не было слишком приятным.

— Когда две собаки лежат рядом у каменных ступеней — совсем как в магазине Мицукоси.[44]

— Мама, а в магазине Мицукоси есть такие собаки?

— Ну, это никуда не годится. Ты родился в Токио, а не знаешь Мицукоси. Поэтому ты так хорошо и говоришь на осакском диалекте.

— Но, дядюшка, я жил в Токио только до шести лет.

— Да, этого мало. А после ты больше в Токио не ездил?

— Я хочу, но… Папа всегда ездит туда один, а мы с мамой остаёмся здесь.

— А не поедешь ли ты со мной? Как раз сейчас каникулы. Я тебе покажу Мицукоси.

— Когда?

— Завтра или послезавтра.

— Что же делать? — На лице мальчика, до тех пор весело болтавшего, отразилось беспокойство.

— А ты что, не можешь?

— Поехать-то я хочу, но я ещё не сделал домашнего задания.

— Разве я не говорила тебе: делай побыстрее? Но всё можно сделать за один день, только поработай как следует сегодня до вечера. И поедешь с дядей.

— Задание можно сделать и в поезде. Я тебе помогу.

— А сколько дней мы там пробудем, дядюшка?

— К началу твоих занятий мы вернёмся.

— Где вы остановитесь? — спросила Мисако.

— В отеле «Империаль».

— Но у вас же много дел. Правда, дядюшка?

— Ну что за ребёнок! Его приглашают, а у него всё какие-то возражения. Таканацу-сан, для вас это обуза, но всё же возьмите его с собой. Хоть два-три дня не будет мне надоедать.

Хироси при этих словах побледнел и, глядя в глаза матери, натянуто улыбнулся. Разговор о поездке в Токио возник случайно, однако сам мальчик так его не воспринимал. Ему казалось, что всё это было подстроено заранее. Если бы взрослые действительно хотели его обрадовать, он бы обязательно поехал, но возможно, возвращаясь из Токио, дядя в поезде объявит ему: «Хироси, когда ты вернёшься домой, матери там уже не будет. Отец просил меня сообщить тебе это». Мальчик боялся чего-то в подобном роде, его детское воображение рисовало абсурдные картины. Он не мог проникнуть в замыслы взрослых и не знал, что ответить.

— Дядюшка, у вас правда неотложные дела в Токио?

— Почему ты спрашиваешь?

— Если дел нет, можете оставаться у нас. И всем будет хорошо — и папе, и маме.

— Но мы же оставим им Линди. Каждый день папа и мама будут гладить его по шее.

— Линди не разговаривает. Линди, Линди, правда, что ты не можешь заменить дядюшку?

Чтобы скрыть лицо, Хироси снова присел на корточки и, обняв собаку, прижался к ней щекой. Голос его дрожал, и взрослые испугались, что он вот-вот заплачет.

Что бы ни предстояло им в будущем, присутствие Таканацу вносило в семью беспечность и дух веселья. Причина заключалась в его характере, но главное было в том, что он один знал об их истинном положении, перед ним не приходилось притворяться, и супруги чувствовали себя свободно. Впервые за несколько месяцев Мисако слышала, как муж громко смеётся. На веранде, обращённой к югу, сидя на стульях друг против друга, залитые солнцем, они наблюдали, как их сынишка играет с собакой, — во всём царил покой. Когда муж что-то говорил, жена с ним соглашалась, они принимали приехавшего издалека гостя — эта мирная картина не была обманом. Они были избавлены от необходимости лгать. Это была всего лишь передышка, она не могла продолжаться долго, но сейчас супруги позволили себе облегчённо вздохнуть.

— Книга настолько интересная? Ты читаешь с таким увлечением…

— Да, очень интересная.

Канамэ снова взялся за положенную на стол книгу. Он держал её перед собой так, что никто не мог заглянуть в неё. На раскрытой странице была напечатана гравюра: гарем, толпа развлекающихся обнажённых женщин.

— Чтобы получить её, мне пришлось не знаю сколько раз ездить в лавку Kelly and Walsh. Наконец её выписали из Англии, но они видели, что я очень хочу купить её, и запросили двести долларов и ни гроша меньше — эта книга, мол, в настоящее время в Лондоне только в двух экземплярах, и они не могут сделать скидку. Я совершенно не знал, какова её реальная цена, твердил одно: «Полноте, неужели это так?» — и в результате мне сделали скидку десять процентов, но надо было заплатить наличными.