Виолетта - Альенде Исабель - Страница 41

16

В течение трех лет, пока страна на всех парах катилась к неизбежной трагедии, я разрывалась между Майами, Лас-Вегасом и Лос-Анджелесом, так что проморгала большую часть ее социалистического опыта. В Соединенных Штатах информация была тенденциозной, все наперебой вторили пропаганде правых, которая изображала нашу страну как еще одну Кубу. Я часто возвращалась домой по делам, и каждый раз все сильнее чувствовала, как нарастают хаос и насилие и как Хуан Мартин ускользает из моих рук. Сын превратился в незнакомца. Он разговаривал со мной снисходительно, как с домашним животным; мое идеологическое перевоспитание больше его не заботило, он махнул на меня рукой, я попала в категорию «старой мумии». Он был неузнаваем: седая борода, грязные патлы, тощий, возбужденный. Ничто в нем не напоминало застенчивого мальчика, которым он был еще совсем недавно.

Ньевес на несколько месяцев пропала без вести. Хулиан по своим каналам попытался разыскать ее в Майами, но она не оставила следов. Он исследовал данные авиалиний и автобусных компаний, но все безрезультатно; ее имени не было в списках пассажиров, но это мало что значило, существовали и другие виды транспорта. В поисках Ньевес я оказывалась в подземном мире нищих, наркоманов и дрянной уличной жизни. Хулиан совсем не знал этот мир, его участие в наркотрафике и преступности было иного масштаба, он никогда не сталкивался в грязном переулке с оборванными зомби. А я сталкивалась. Интересно, что они обо мне думали? Буржуйка, хорошо одетая и зареванная, разыскивает какую-то Ньевес. Я видела ребят, которые поразили меня в самое сердце, но я не пыталась им помочь, моей единственной целью было выяснить что-то о дочери. Я занималась этим несколько недель, самых тяжелых, какие только могу вспомнить, Камило, и узнала лишь то, что Ньевес никто не знал.

Как раз этим я и занималась, когда позвонил Рой и сказал, что вроде бы обнаружил ее в Лас-Вегасе. К тому времени он уже перестал ее искать, но случайно увидел Джо Санторо и, следуя за ним, вышел на Ньевес. Я немедленно отправилась к Хулиану.

Девушка, которую увидел Рой, не входила в число живописных юных бродяг, которые представляли собой закат эпохи хиппи, а «работала» вместе с другими молодыми людьми обоего пола на знаменитой Лас-Вегас-Стрип. У нее были коротко остриженные, осветленные почти до белизны волосы, театральный макияж и вызывающий прикид, который в любом другом месте считался бы костюмом, но тут соответствовал обстановке. По словам Роя, ей не разрешали входить ни в один из роскошных отелей или баров, жила она на улице, кочуя с одной съемной комнаты на другую, распространяя наркотики, подворовывая и занимаясь проституцией. Месяцы, проведенные в реабилитационной клинике, не подействовали на Ньевес — она вернулась к прежней жизни, еще более одинокая и неприкаянная.

— Я бы не удивился, если бы узнал, что Санторо ее сутенер, — сказал нам детектив.

— Клянусь, он пожалеет об этом! — воскликнул потрясенный Хулиан.

Он поселил нас с Ньевес в отеле «Дворец Цезарей», где мы с моей неуловимой дочерью разместились в одном номере, потому что она отказалась жить в люксе отца, где было две спальни, гостиная, панорамный вид на этот искусственный город и даже выкрашенный в белый цвет рояль, который, как нам сообщили, принадлежал знаменитому пианисту Либераче. Меня смущало ее присутствие, рядом с ней я чувствовала себя робкой и виноватой. Я видела себя глазами Ньевес, осуждающими и презирающими; она терпела нас с отцом лишь потому, что надеялась развести на деньги, но я не могла ее в этом упрекнуть, мне хватило поверхностной прогулки по ее миру, чтобы проникнуться глубочайшим состраданием. Я бы отдала все, чем владела в этой жизни, Камило, если бы это хоть как-то ей помогло.

Оказавшись в отеле, Ньевес первым делом приняла ванну с пеной. Ее долго не было, я отнесла ей чашку чая и обнаружила, что она спит в почти остывшей воде. Я помогла ей вылезти из ванны, а когда оборачивала полотенцем, обнаружила у нее на спине шрам.

— Что с тобой случилось, Ньевес? — встревожилась я.

— Ничего. Царапина, — ответила она, пожимая плечами.

Она так и не рассказала, что произошло, и отказывалась говорить о своей жизни и о Джо Санторо.

— Я ничего о нем не знаю, мы не виделись целый год, — солгала она.

Моя дочь привезла с собой только сумку с брюками, кроссовками и косметикой; у нее не было при себе даже зубной щетки. Пока я пыталась о ней заботиться, точнее, за ней присматривать, Хулиан купил ей чемодан и наполнил его дизайнерской одеждой из роскошных бутиков, изобиловавших на Стрипе. Таков был его способ справиться с невыносимой тоской, которая разрывала сердце: потратить на дочку побольше денег.

Ньевес прожила с нами в отеле около недели; этого было достаточно, чтобы Хулиан преисполнился веры, что ее можно спасти, но я не разделяла его оптимизма. Я отчетливо видела симптомы, которые замечала раньше у других: зуд в теле, бессонницу, озноб, судороги, боль в костях, тошноту, расширенные зрачки, спутанность сознания и тревогу. Стоило зазеваться, Ньевес исчезала из номера и возвращалась умиротворенной; поблизости всегда околачивались дилеры, и она знала, как их распознать. Думаю, наркотики ей доставляли прямо в номер, спрятав среди тарелок на подносе или в сумке с чистым бельем, которую приносили из прачечной. Краткое перемирие во «Дворце Цезарей» закончилось в тот миг, когда она получила от отца достаточно денег. Она украла мои часы, золотую цепочку, паспорт и снова исчезла.

На этот раз Хулиан знал, где искать Ньевес, и с помощью Роя и еще одного человека ее похитил — нет другого способа описать то, как это выглядело. Меня он предупреждать не стал, потому что знал, что я буду против. Дело было вечером, Ньевес прогуливалась по улице, рядом остановилась машина, она подошла, полагая, что это потенциальный клиент. Рой и его подельник выскочили одновременно, накинули ей на голову куртку и силой затолкали в салон. Она отбивалась, как затравленный зверь, но куртка заглушала крики, и никто не вмешался, хотя свидетелями зрелища были несколько человек, в том числе и охранники: в казино и ресторанах был самый горячий час.

Хулиан положил Ньевес в психиатрическую клинику на окраине одного из городов в штате Юта, где на нее надели смирительную рубашку и заперли в палате с мягкими стенами. Она была уже совершеннолетней, и у отца не было полномочий на подобные действия, но для Хулиана не существовало ничего невозможного, всегда имелся способ добиться поставленных целей, иногда в обмен на деньги, иногда с помощью таинственных связей, которые действовали по принципу «я тебе, ты мнеь.

На следующий день Хулиан все мне рассказал и добавил, что мы вернемся в Майами, так как Ньевес в нас не нуждается; клиника сообщит, когда будет выписка, и мы ее заберем. К тому времени у нас будет план, как ей помочь, но первым делом нужно вылечить ее от зависимости. Подобная стратегия вновь исключала меня из жизни дочери.

— Нет, Хулиан. Я буду с ней рядом, — объявила я.

Мы поспорили, как обычно, и в конце концов он уступил.

— В таком случае я попрошу Роя тебя отвезти — не хочу, чтобы ты ехала на автобусе.

Мы проделали двухчасовую поездку по жаркой пустыне, в дороге молчали, потели, окошки были открыты, потому что Рой курил одну сигарету за другой и с кондиционером мы бы задохнулись. Клиника представляла собой двухэтажное бетонное здание, напоминающее монастырь, она стояла посреди сада из кактусов и камней, окруженного деревянным забором и кустарником. Поблизости не было ни души, только безбрежная пустыня из песка, камня и соляных отложений.

Нас встретила женщина, которая представилась администратором и объяснила, что может обсудить это дело только с мистером Браво, который не оставил никаких инструкций в отношении меня.

— Я мать пациентки! — воскликнула я, собираясь наброситься на эту заразу, как завзятый псих из ее клиники.

— Идем, Виолета; вернемся завтра, — умолял Рой, обнимая меня.