Мамба в Сомали: Черный Союз (СИ) - Птица Алексей - Страница 43

— Как вы себя чувствуете?

— Плохо, очень плохо. Кто же это на нас напал?

— Гитлер! — мрачно пошутил я. — Или его дух! Хотя не знаю, я не успел спросить, как он испустил свой дух.

— Их было, кажется, трое⁈

— Ну, тогда с ним были ещё и Гимлер, и Геринг. Три «Г», короче, напали.

— Вы шутите?

— Нет, я смеюсь.

— Ааа, — поднимаясь, сказал Гроссман, — вам тоже прилетело по голове, как я вижу? И даже побольше, чем мне. Ну, мне-то — старому дураку — поделом досталось…

— Поделом, — подтвердил я, — хотя вы ещё не старый, и вовсе не дурак. Не хотите ли объяснить мне, что тут сейчас произошло?

— Попытаюсь, — не стал отпираться Вернер. — Но только после того, как вы объясните мне: что случилось с нападавшими?

— Они спят.

— Спят⁈

— Да, вечным сном. Я владею уникальной техникой усыпления. Пришлось вот напрячься и, как видите, результат лежит перед вами. Не виноват я, они сами пришли. Верите?

— Верю! — сказал Гроссман и , наконец нашарив в какой-то коробке с инструментами фонарик и включив его, с трудом слез с дрезины.

Немного пошатываясь, он пошёл осматривать тела, которые мелко поддёргивались в предсмертной агонии, лежа неподалёку.

— Действительно, не жильцы. Вы страшный человек, Борислав. Как вы смогли это сделать?

— Да, я страшно добрый человек и помог им из чистого человеколюбия. Дабы их потом совесть за содеянное не мучила.

— Не думаю, что у них она имелась.

— Вот и я так решил. Потому и избавил от её последних остатков их останки. Хорошо получилось?

— Гм, а вы очень жестоки на самом деле.

— Африка вообще очень жестокое место. Мы даже почернели, чтобы выжить. Нас жрут мухи це-це, благосклонно не нападая на белых людей. Ещё на нас постоянно нападают дикие животные. А по количеству ядовитых зверей и насекомых наш континент вообще впереди планеты всей! Странно ожидать от нас милосердия и доброты по отношению к врагам. Ничего личного! Просто на меня напали и хотели то ли пленить и что-то поиметь, то ли пленить, допросить и убить. Я защищал свою жизнь и свободу. А может, и честь. Кто знает? И поэтому мне пришлось напрячь все свои силы, чтобы мои враги не смогли осуществить задуманное. Заодно и вас спас. Цените!

— Да, я это оценил! Уж поверьте. Но всё же: как вы с ними справились?

— Молча и скрипя зубами. Хватит уже болтать, пойдёмте вперёд. Оружие я у них отобрал, вон оно всё, — я потряс пистолетом в своей руке, дёрнул плечом, на котором висел автомат и ткнул в небольшую кучку всякой всячины, что валялась возле дрезины. — Выбирайте себе по душе и идёмте.

— Хорошо.

Глядя на гримасу боли на лице Гроссмана, я понимал, что удар по голове не прошёл для него бесследно. Но чем я мог ему помочь? У меня с собой имелись исключительно яды. Об эликсирах я как-то не подумал, прихватив лишь один на всякий случай. Но в данный момент нужды в нём не было.

Я кинул взгляд на дрезину в надежде, что она заведётся. Ну, или её можно будет подтолкнуть, и она довольно легко покатится. Но, увы, машина оказалась довольно тяжёлой. А идти обратно в рабство, как мои предки по крови, и тянуть на себе ещё и Гроссмана я не захотел.Ещё раз наскоро обыскав трупы, пошёл вперёд, а Вернер потащился за мной, подсвечивая себе тусклым фонариком.

Мы шли по туннелю, и в гулкой тишине слышались лишь наши шаги, эхом отражаясь от полукруглых стен и возвращаясь к нам обратно. Зрение у меня уже полностью адаптировалось, и я без труда мог разглядеть в темноте не только рельсы и стены, но и видел далеко вперед. Чего нельзя было сказать о Гроссмане: х оть он и шёл с фонарём, но всё равно постоянно спотыкался, его шатало из сторону в сторону, и вообще: он изрядно замедлял меня. Может, пристрелить его?

— Идите быстрее, Вернер!

— Батареи садятся! Я почти ничего не вижу!

— А на что вам тут смотреть? Здесь нет голых баб, даже не надейтесь!

— Я уже слишком стар для любовных приключений! — несколько театрально прокряхтел он. — Вам говорили, что у вас весьма своеобразный юмор?

— Какой я, такой и юмор. Если я чёрный, то какой у меня должен быть юмор? Конечно же, тоже чёрный.

— Он у вас не чёрный, он у вас провокационный и не смешной.

— А мне как-то совсем не до смеха, товарищ Гроссман! У меня вся рожа в крови, как, кстати, и у вас. Дойдём, перестану шутить. А сейчас мне шутка жить и идти помогает, пусть даже шутка и не смешная. А если вы настолько умелый человек, то пошутите смешно. Так, чтобы я заржал во всё горло и перепугал всех местных духов! Заодно, может, и те испугаются, кого мы с вами ещё не видим, но кто собирается на нас напасть.

— Хм… Вы открываетесь с какой-то другой, неизвестной мне ранее стороны, Борислав.

— Это плохо.

— Почему?

— Потому что тогда мне стоит вас пристрелить, пока вы не узнали обо мне слишком много.

— Вы сейчас снова пошутили или всерьёз это мне сказали?

— Гм, вы же знаете, Вернер: в каждой шутке, есть только доля шутки, а остальное — правда.

Гроссман, судя по тишине сзади, остановился. Я обернулся и увидел, как судорожно он схватился за пистолет, который я ему вручил. Ну-ну…

— Успокойтесь, Вернер. Это был чёрный юмор. Если б я подозревал вас в чём-либо, то пристрелил бы сразу, ещё на той дрезине. А раз вы идёте со мной, значит, претензий к вам пока нет.

— Так… то есть, мне уже можно радоваться?

— Радуйтесь, разрешаю! Кстати, а вы верующий?

— Раньше был атеистом, — проскрипел он в ответ, снова шаркая ногами по бетонному полу, — а сейчас что-то мне стало не по себе.

— А-аа… Ну, тогда кричите: «Аллилуйя!», и на вас снизойдёт благословение или чудесное спасение. Если мы благополучно выйдем из этого подземелья, и вы сможете добраться до своей конторы, то считайте это божьим промыслом. Хотя вряд ли вы забудете это приключение. Это вам не штаны до блеска в кабинетах протирать. Вот она — настоящая полевая работа!

— Гм, а я не всегда штаны в кабинетах протирал, — чуть обиженно раздалось за моей спиной. — И если уж протирал, то совершенно точно не до блеска. Это, скажу я вам, какое-то неуважение к собственной заднице: ходить круглогодично в одних и тех же брюках.

— Быть может, вы правы. Чем же ещё вы занимались? — просто так, чисто из любопытства поинтересовался я.

— Служил своей стране, партии и народу, — отмазался он общими формулировками.

— И на каком же поприще служили? — не унимался я.

— Везде, куда меня посылала партия!

— О, а с чего бы у вас вдруг прорезался советский пафос⁈

— Это не пафос, это жизнь. Жизнь, когда ты уверен в завтрашнем дне!

— Не знаю, как у вас, немцев, а в Советском-то Союзе всё было не так однозначно. Я хоть и совсем малой был, но сахарной жизни что-то не припоминаю.

— В смысле «малой»?

Опа-на, кажется, я случайно сболтнул лишнее. Ладно, он всё равно ничего не понял. А если что и понял, то это только когнитивный диссонанс у него вызовет. Кто я на самом деле, так и останется никому не ведомо, кроме меня самого. Так что пусть думает, что захочет. Это его проблемы. В крайнем случае спишу всё на трудности перевода.

— Это я повторил слова одного моего друга, — на ходу выдумал я. — Сам их не понял, всплыли почему-то в моей голове ненароком. А про партию и народ не надо ля-ля! Партия состоит из разных людей, да и народ понятие весьма растяжимое. Все неприглядные дела прикрываются именем народа. Скажете: не так?

— Я не собираюсь философствовать и вступать с вами в дискуссию, Борислав, лучше поспешим вперёд.

Я пожал плечами, и мы ускорили шаг.

Глава 17

Разборки

Спешить, как оказалось, нам было некуда. В конце туннеля мы уткнулись в оставленный пост и закрытую дверь. Хотелось бы выйти, но открыть её не получилось.

— Ну, и как это понимать? — спросил я у Вернера. — Что это за дешёвый балаган?

— Если б я знал, кто устроил этот, как вы выразились, «балаган», и какую роль нам отвели, я бы вам ответил. Но, к сожалению, я понятия не имею, кто за всем этим стоит. И чтобы разобраться в этом, нам для начала предстоит выбраться отсюда.