Смерть на ипподроме - Френсис Дик - Страница 54

Отдавая портсигар, я услышал голос Кемп-Лора у себя за спиной. Поэтому, прежде чем обернуться, успел изобразить на лице дурацкую улыбку. И все равно боялся, что не смогу сдержаться.

Я медленно повернулся на каблуках. Его глаза были пронзительно голубыми. Он не мигнул, когда мы встретились взглядами. И он не прочел, что я знаю, кто похитил меня вчера вечером.

– Перед вами Роб Финн, – произнес он своим чарующим телевизионным голосом, – жокей, победу которого на этой удивительной лошади вы только что видели, – Он говорил в ручной микрофон, за которым тянулся длинный черный шнур, посматривая то на меня, то на установленную поблизости телекамеру. Красный глазок светился. Я мысленно пришпорил себя, приготовившись отпарировать любое его унижающее высказывание.

Он спросил:

– Думаю, вам приятно быть всадником на Образце?

– О, это было замечательно, – с чувством заявил я, стараясь, чтобы моя улыбка казалась еще ослепительнее. – Для любого жокея скакать на такой потрясающей лошади, как Образец, – огромное удовольствие. Конечно, – продолжал я дружелюбно, прежде чем он меня прервал, – мне просто повезло. Все эти месяцы я заменяю Пипа Пэнкхерста, пока не срастется его нога. И сегодня победителем должен быть он. Так что я рад сообщить: ему гораздо лучше, и он скоро снова займет свое место – я говорил искренне, – И хотя сам я буду занят меньше, конный спорт выиграет, когда чемпион вернется в строй. – Уголок рта Кемп-Лора дрогнул холодно:

– Последнее время дела у вас шли неважно...

– Да, неважнецки, – прервал я его мягко. – Ох уж эти полосы невезенья в скачках! Дуг Смит проиграл однажды девяносто девять скачек подряд. Как ужасно он должен был себя чувствовать! По сравнению с ним мои неудачи просто ерунда.

Его улыбка стала сползать – Так, значит, вы не очень волновались из-за.., э-э.., из-за этого невезенья?

– Ну, естественно, я не очень радовался. Но время от времени это случается с каждым. Надо только перетерпеть, пока снова не завоюешь победу. Вроде сегодняшней, – закончил я улыбаясь в камеру.

– Но большинство считало, что это не просто невезенье, – позволил он себе резкость, В его дружелюбно-товарищеской манере появилась трещина – мгновенная вспышка трудно контролируемого бешенства. Это принесло мне величайшее удовлетворение. И я улыбнулся ему еще оживленнее:

– Когда дело касается кармана, люди готовы поверить чему угодно. Боюсь, многие потеряли свои денежки, ставя на тех лошадей, на которых скакал я... А когда проигрывают, винят только жокея...

Он был вынужден слушать, как я чиню дырки в моей репутации, проделанные им, И не мог прервать, не показав себя плохим спортсменом: ничто не вредит популярности телекомментатора более, чем неспортивное поведение Кемп-Лор стоял боком к камере, Теперь он повернулся так, чтобы быть рядом – с левой стороны, И в том, как он сжал губы, я заметил какую-то жесткость – и это подготовило меня.

Широким жестом – на телеэкране это должно выглядеть как искреннее дружелюбие – он тяжело уронил правую руку мне на плечи. Большим пальцем уперся в шейный позвонок, а остальные жали мне спину.

Я пытался стоять неподвижно, обернувшись к нему и мило улыбаясь. Ничто в жизни не далось мне с таким трудом.

– Расскажите нам немного о скачке, Роб, – приблизив левую руку с микрофоном, попросил он. – Когда вы подумали, что сможете победить?

Его рука весила тонну, ноша почти невыносимая для моих страдающих мышц. Я с трудом собрался с мыслями.

– О.., мне кажется, на подходе к последнему забору я подумал, что у Образца хватит силы победить Изумрудину на прямой. Понимаете, Образец вполне может под конец развить такую скорость.

– Да, несомненно!

Его пальцы впились в мою спину еще глубже. Он встряхнул меня.

Выглядело это, как дружеский толчок. Но голова у меня закружилась, все поплыло перед глазами. И все же я продолжал улыбаться, отчаянно стараясь сосредоточиться на ясном, красивом лице, которое было так близко от меня. И увидев разочарование в его глазах, я был вознагражден. Он-то знал, какие под его пальцами, под двумя тонкими трикотажными рубашками, ужасные ссадины. И как они болят, если до них дотронуться.

Но он не знал другого – чего мне стоило освободиться там, в кладовой. Пусть он думает, будто это было так – раз плюнуть. Или веревки соскочили сами, или крюк свалился с потолка.

Он силился быть разговорчивым, вести себя обычно.

– И какие планы у Образца на будущее? Телевизионное интервью шло своим проторенным путем.

– В Челтенхэме будет разыгрываться Золотой Кубок, Не могу сказать, прозвучал ли мой ответ так же невозмутимо.

– И вы надеетесь скакать там снова? – Ему стало трудно делать вид, что симпатизирует мне.

– Поправится ли Пип к тому времени... А если он еще не выздоровеет, захотят ли Тирролд и мистер Эксминстер, чтобы это был я. Но, разумеется, я буду счастлив, если предоставится такая возможность.

– По-моему, вам еще ни разу не удавалось участвовать в розыгрыше Золотого Кубка? – прозвучало так, будто я годами безуспешно вымаливал лошадь.

– Нет, ни разу, – согласился я, – Но с тех пор, как я начал участвовать в скачках, Золотой Кубок разыгрывали всего два раза. Так что, если я все-таки попаду так скоро на это состязание, – считайте, мне здорово повезло.

У него от ярости раздулись ноздри. А я подумал удовлетворенно: получай, дружок. Разве ты забыл, как недавно я стал жокеем? Ты хотел видеть меня мертвым! Так бесись теперь...

И все же он достаточно владел собой, чтобы соображать: если он сильнее нажмет мне на плечи, я смогу догадаться, что это не случайно.

Возможно, если бы он меньше владел собой в эту минуту, я был бы снисходительнее к нему позже. Если бы ярость прорвалась-таки сквозь его профессиональную любезность и он открыто вонзил ногти мне в спину, я, возможно, поверил бы, что он попросту сумасшедший. Но он слишком хорошо управлял собой, точно зная, когда нужно остановиться.

Так что в конце концов я пренебрег предупреждением Кладиуса Меллита насчет мягких перчаток.

Заканчивая свою передачу, Кемп-Лор в последний раз встряхнул меня, что выглядело весьма естественно, и уронил руку с моих плеч. Мысленно я повторил десяток самых непристойных ругательств, какие только знал. После чего ипподром прекратил свои попытки кружиться и остановился: кирпич и известка, люди и трава – все вновь обрело четкие очертания.