Смерть на ипподроме - Френсис Дик - Страница 27

Джеймс пригласил меня в свой кабинет, соединяющий дом с двором конюшни. Стены увешаны фотографиями скачек и длинным рядом жокейских камзолов на вешалках. Массивное бюро да три кресла с продавленными пружинами и ветхий турецкий ковер на полу. В камине алели раскаленные угли. За последние три месяца я провел здесь немало часов, строя планы насчет предстоящих скачек и обсуждая прошедшие, Джеймс посторонился, чтобы дать мне войти первым. Потом плотно прикрыл дверь и весьма агрессивно вскинул на меня глаза:

– Похоже, – заявил он без всяких предисловий, – что вы утратили кураж.

В кабинете было тихо до жути. Лишь слегка потрескивал огонь и слышалось, как в ближайшем деннике лошадь била копытом. Я смотрел на Джеймса, а он на меня. Молчание длилось долго.

– Никто не может винить человека за то, что он утратил мужество, – произнес Джеймс вовсе необязательные слова. – Но тренер не может держать у себя жокея, с которым это случилось.

Я все еще молчал.

Он подождал несколько секунд и продолжал:

– Вы продемонстрировали все классические симптомы... Тащились в хвосте, останавливались без всякой причины, ни разу не набрали скорости, чтобы хоть разогреться, "подзывали кэб"... И, чтобы не свалиться, держались сзади, – вот ваш новый стиль! Я слушал ошеломленный.

– Помните, я обещал вам, что если услышу относительно вас какие-нибудь слухи, то прежде чем им верить, постараюсь убедиться в их справедливости?

Я кивнул.

– В прошлую субботу несколько человек выразили мне сочувствие, потому что мой жокей утратил кураж. Я не поверил. Но с тех пор внимательно наблюдал за вами.

Онемев, я ожидал казни. Да, эту неделю я участвовал в семи скачках и пять раз пришел последним.

Он тяжело опустился в кресло у камина и приказал раздраженно:

– Да садитесь же, Роб. Не стойте там молча, как сраженный бык.

Я уселся и уставился на огонь.

– Мне казалось, вы будете отрицать это... Значит, все это правда?

– Нет.

– И это все, что вы можете сказать? Что с вами случилось? Вы должны дать мне хоть какое-то объяснение.

– Объяснить не могу, – произнес я с отчаянием. – Но каждая лошадь, на которой я скакал за последние три недели, будто окунула копыта в патоку. Все дело в лошадях... А я все тот же. – И сам почувствовал, что это звучит неубедительно.

– Вы несомненно потеряли свой настоящий стиль, – медленно говорил он, – Возможно, Баллертон прав...

– Баллертон? – переспросил я резко.

– Он постоянно твердил, что вы вовсе не так хороши и что я слишком быстро вас поднял – сделал основным жокеем, хотя вы к этому еще не готовы. А сегодня он самодовольно повторял: "Я же вас предупреждал!" Он так доволен, что ни о чем другом и говорить не может.

– Мне очень жаль, Джеймс.

– Может быть, вы больны или с вами что-нибудь случилось? – спросил он, раздражаясь, – Нет.

– Говорят, вас напугало то падение, когда лошадь прокатилась по вас. Но вы были в порядке, верно? Я помню, вы лишь слегка чувствовали себя больным, но ничуть не казались испуганным, – Я и думать забыл о том падении.

– Тогда почему же. Роб, почему? Но я мог только покачать головой. Он встал, открыл буфет, в котором стояли бутылки, налил виски и подал мне стакан.

– Я все еще не могу поверить, что вы струсили. Как вы скакали на Образце на второй день Рождества! Всего месяц назад! Никто не может так перемениться за столь малый срок. Ведь прежде, чем я пригласил вас, вы скакали на самых плохих или опасных лошадях, от которых тренеры оберегали своих жокеев. Поэтому я вас пригласил. А то, что вы служили в родео... Вы не тот человек, который может вдруг струсить неизвестно почему и уж, конечно, не в разгар такого потрясающего и удачного сезона.

Я понял, как глубоко не хотелось мне, чтобы он потерял веру в меня. И улыбнулся:

– У меня такое чувство, будто я сражаюсь с туманом. Я сегодня испробовал все, чтобы заставить этих лошадей идти быстрее. Но они были какие-то полумертвые. Не понимаю... Какая-то ужасная нелепость. Или это я был таким?

– Боюсь, что так и есть, – угрюмо заявил он. – Можете себе представить, какие у меня неприятности с владельцами. И разуверить скептиков мне не удается. Паника, как на бирже. А вы – те самые акции, которые спешат сбросить с рук. Это как зараза.

– Могу ли я рассчитывать хоть на каких-нибудь лошадей? Он вздохнул:

– Вы можете скакать на лошадях Брума – он отплыл в круиз по Средиземному морю. И пока эти слухи до него не дошли. Еще две моих, занятых на следующей неделе. Что касается остальных, поживем – увидим.

– А как будет с Образцом? – с трудом заставил я себя выговорить.

Он взглянул на меня спокойно:

– У меня нет сообщений от Джорджа Тирролда. Но надеюсь, он согласится, что нельзя просто вышвырнуть вас после того, как вы выиграли для него столько скачек. Он не из тех, кто легко поддается панике, так что можно надеяться. И если не случится ничего хуже, – закончил он рассудительно, – думаю, вы можете рассчитывать скакать на Образце в Зимнем Кубке. Но если вы и тут придете последним... Это уж будет конец.

Я встал и выпил свое виски.

– Эту скачку я выиграю. Чего бы это ни стоило, я выиграю ее.

На следующий день мы поехали с ним на ипподром и всю дорогу молчали. А на месте выяснилось, что из трех предстоявших мне скачек две – уже не мои. Меня просто выпихнули вон.

– Владельцы лошадей, – бесцеремонно объяснил тренер, – считают: у них нет шансов на победу, если, как предполагалось, скакать будете вы. Очень жаль, но они не хотят рисковать.

Я был на трибунах и видел, что одна из двух лошадей победила, другая пришла третьей. Я старался не обращать внимания на косые взгляды жокеев, тренеров и журналистов, стоявших неподалеку. Хотите посмотреть, как я реагирую, – ну, это ваше личное дело. Так же, как моим сугубо личным делом было желание скрыть от них, какой непереносимой горечью отозвались во мне эти результаты.

В четвертой скачке я шел на лошади Джеймса и был полон решимости победить. Лошадь была вполне способна на это, и я знал ее, как умелого прыгуна и волевого борца на финише...

Мы пришли последними, Мне удалось заставить ее держаться вместе с остальной группой, В конце она чуть не шагом прошла мимо финишного столба, опустив голову от усталости. Я и сам не мог поднять головы от обиды и унижения. Чувствовал себя больным и с трудом вернулся, чтобы держать ответ. Лучше бы сесть в "мини-купер" и врезаться на полной скорости в здоровенное дерево.