Последний барьер - Френсис Дик - Страница 25

– Добрый день, мисс.

– Я увидела тебя из окна, – сообщила она. – Смотрю, такой одинокий, несчастный! Дай, думаю, пойду с ним поболтаю.

– Спасибо, мисс.

Честно говоря, – призналась она, опуская ресницы, – до вечера в доме никого не будет – все уехали, осталась я в этом каземате одна, а заняться нечем. Вот и решила пойти поболтать с тобой.

– Понятно.

Я стоял, опершись на щетку, и смотрел ей прямо в лицо. Красивое... Только в глазах какое-то странное выражение – слишком, что ли, старое для ее лет.

– Хотела тебе сказать кое-что... Может, отойдем сюда, к двери? – Не ожидая ответа, она пошла к сараю для сена и шагнула внутрь. Я прислонил щетку к дверному косяку и вошел следом.

– Да, мисс? – сказал я. В сарае стоял полумрак. Оказалось, пришла она совсем не для того, чтобы точить со мной лясы.

Она обвила мою шею руками и приоткрыла рот для поцелуя. Я наклонился и поцеловал ее. О, она была далеко не девственница, эта дочка Октобера! В поцелуях она знала толк – я чувствовал ее язык и зубы, – а живот ее, ритмично прижимаясь к моему, ходил ходуном. От нее приятно пахло свежим мылом, и запах этот был куда более невинным, чем ее поведение.

– Что ж, раз так хорошо, – хихикнула она, отпустила меня и направилась к тюкам сена, наполовину заполнявшим сарай.

– Иди сюда, – бросила она через плечо и быстро залезла по тюкам на самый верх. Я медленно вскарабкался следом.

В метре от меня, откинувшись на спину, лежала Пэтти. Ее широко открытые глаза блестели, рот изогнулся в какой-то загадочной улыбке. Медленно, глядя мне в глаза, она расстегнула одну за другой все серебряные пуговицы до самого низа. Потом легонько повела бедрами, и платье распахнулось.

Под ним не было никакой одежды.

Я смотрел на ее тело, изящное, с жемчужно-розовым отливом, будившее желание. Она чуть вздрагивала, предвкушая наслаждение.

Я перевел взгляд на ее улыбающееся лицо.

Темные глаза стали еще больше, и я вдруг разгадал ее улыбку. Это была улыбка алчная, издевательская, а главное – порочная. Я представил себя со стороны, каким выгляжу сейчас в ее глазах, – так же внезапно я открылся себе, когда смотрел в длинное зеркало в лондонском доме Октобера: цыганистый раскрасавчик конюх, плутоватый с виду и всю жизнь провозившийся в грязи.

Я понял, почему она улыбалась.

Сидя, я повернулся к ней спиной – меня охватила злость, мне стало стыдно.

– Оденьтесь, – сказал я.

– Почему? Ты не импотент ли, крошка Дэнни?

– Оденьтесь, – повторил я. – Концерт окончен.

Я соскользнул вниз, пересек сарай и, не оборачиваясь, вышел во двор. Там схватил щетку и, ругаясь про себя последними словами, принялся яростно, до боли в руках, скрести попону – хоть как-то отвести душу.

Через некоторое время она неторопливой походкой вышла из сарая (все пуговицы застегнуты), огляделась по сторонам и подошла к луже грязи, где кончались бетонные плиты. Как следует вывозила в ней свои туфли, потом – детская месть – стала на попону, которую я только что вычистил, и аккуратно стряхнула всю грязь в ее центре.

– Ты еще об этом пожалеешь, крошка Дэнни, – просто сказала она и неторопливо прошествовала к воротам, а каштановые волосы в такт шагам колыхались над зеленым твидовым платьем.

Я снова принялся скрести попону. Зачем я поцеловал ее? Зачем, когда после поцелуя понял, с кем имею дело, полез за ней наверх? Почему не сдержался? Безмозглый, похотливый идиот. Меня охватил какой-то нелепый, дурацкий страх.

Все в голове перепуталось, да и чему удивляться?

Ведь я сам уже девять лет, как заменяю отца двум девушкам, одна из них почти ровесница Пэтти. Когда они были маленькими, я учил их не садиться в машину к незнакомым людям; когда стали постарше – как обойти более изощренные ловушки. И вот теперь я сам оказался в роли возмутителя родительского спокойствия.