Побег из Невериона. Возвращение в Неверион - Дилэни Сэмюэль Р. - Страница 28

Оказалось, что это обыкновенная банальность наподобие «ты – это ты, и более ничего». Впрочем, не совсем так. Когда он после пытался передать ее мне, то так и не вспомнил, что слышал – хотя, похоже, для того и рассказывал, чтобы вспомнить. Истина была куда проще – такая простая, что, раз услышав, сразу забываешь ее и больше о ней не думаешь.

Но голоса, изрекши ее, умолкли.

Костяшки его пальцев почернели от грязи, ладони были немногим чище – их линии походили на проведенные чернилами знаки.

Щека на ощупь казалась не менее грязной. На голени и щиколотке обнаружились ссадины – он смутно помнил, что кто-то его оттолкнул, и он ободрал ногу о тележное колесо.

Он поднялся на ноги. Болело все от плеч до колен, из носа текло в усы. Прихрамывая, он дошел до конца моста и двинулся дальше, на рынок.

4

Встречные старались на него не смотреть, но пялились, отойдя подальше. До какого же скотского состояния он дошел, о безымянные боги? При этой мысли он ухмыльнулся и пошел дальше, к фонтану.

Вода там струится в чашу из естественной трещины в скале, да ты и сам это знаешь – сколько раз останавливался попить, идучи с нашего представления.

Там уже собралась очередь из пяти человек. Стоявшая впереди молодая женщина с зеленой повязкой на неровно подстриженных волосах, взглянув на него, придвинулась вплотную к чистильщику сточных канав перед ней. Вставший сзади продавец фиг с почти пустой корзиной на шее отошел назад.

Мой друг зажмурился, перевел дух и снова заулыбался. Женщина, поспешно напившись, ушла. Он опустил руки в родниковую воду и сразу покрылся мурашками, как ощипанный цыпленок, но храбро помыл лицо, подмышки, руки до локтей, шею, грудь и приступил к тому, что пониже пояса.

Грязная вода стекала на кирпичи.

Продавец фиг, две женщины и мужчина терпеливо ждали, когда он закончит, но метельщик со своим орудием на плече выругался и ушел прочь между двумя рядами. В левом продавали садовый инструмент и пряности, в правом посуду и мед.

Под конец мой приятель прислонился к чаше и, поднимая ноги поочередно, вычистил грязь между пальцами. Продавец фиг сдался и тоже ушел, женщина посмелее подошла напиться. Ее суровый взгляд заставил парня погодить с омовением. Под ногами у него, где кирпич протерся до природного серо-зеленого камня, собралась целая лужа. После купания он дважды обежал вокруг рынка, оттопырив локти, чтобы просушить бока и подмышки, и снова вышел на мост.

Его окликнули двое знакомых ребят. Он помахал им. Его вдруг охватило чувство причастности к этому месту, к каменной жиле, где толчется весь город, чье эхо прокатывается от гавани до Высокого Двора.

«Эй!» – крикнул торговец зерном, часто водивший его в свою житницу, где закатные лучи падали на солому сквозь дыры в крыше.

Он обернулся, с улыбкой подошел к старику, глядевшему на него как-то странно, положил руку ему на плечо, прикрытое бурой тканью.

«Ты ведь еще здесь побудешь? Я мигом, отче, дождись меня…»

«Уж и не знаю, – ответил тот. – Что это с тобой творилось на прошлой неделе? Я тебя видел… ну, может, и не тебя…»

«Подожди меня, отче! Я знаю, вид у меня сейчас неважнецкий, но ты дождись. Если дашь мне пару монет – хотя не надо! – (Старик пошел было прочь.) – Просто дождись меня, и мы славно проведем время в твоем амбаре. Я скоро!» – И он припустил в дальний конец моста.

«Куда так спешишь, милок? – спросила худышка с накрашенными глазами, подвязашая груди шарфом. – Не хочешь ли позабавиться?» Она на него даже и не смотрела.

«Охотно, мой цветик, – ответил он. – Сколько дашь?»

«Тебе? – близоруко прищурилась она. – А ну убирайся. Я не с тобой говорю, а с приличным мужчиной».

«Зря ты так, цветик мой. Я, может, и не сильно приглядный сейчас, но побудешь со мной и внукам будешь рассказывать. Хотя нет… тебе это не по карману».

Женщина, фыркнув, отвернулась и крикнула другому прохожему: «Здравствуй, милок, как дела?»

Парень, довольный собой, побежал дальше.

На Мостовой был двор, где рядом с колодцем стояло несколько ведер. Первую грязь он смыл, но она будто въелась в него, и он сомневался, можно ли ее смыть водой.

Тем не менее он опустил в колодец ведро на веревке, вытащил и опрокинул над головой.

Он уже немного просох, и потому ему показалось, что вода здесь еще холодней, чем в фонтане.

За первым ведром последовало второе и третье. Он остановился на пятом, насквозь промочив бороду и усы. С другой стороны колодца на него серьезно смотрела, поставив на обод полный кувшин, плотно сбитая девушка в холщовом платье, с россыпью веснушек на руках. Она откинула с лица прядь волос…

«А ну домой! – позвала ее старуха из-за пальмовой занавески соседнего дома. – Нечего бездельничать, работы полно!»

Девушка, держа кувшин на бедре, повернулась и пошла к дому. Чтобы удержать равновесие, она помахивала другой рукой, как чайка крылом.

Женское тело…

Он опрокинул на себя осташихся полведра.

Мужское тело…

Нет, он предпочитает женское. Мужчин у него было много, а женщин мало, но приходится смириться и с этим противоречием. Если через год или через десять лет его предпочтения переменятся, он смирится и с этим – хотя если они не переменились за время, проведенное им на мосту, то вряд ли это случится! Его трясло от легкого ветерка. Рука с россыпью веснушек покачивалась, маня его прочь от колодца, прочь со двора, прочь с моста, прочь из Колхари, на самую границу Невериона. Должна же эта граница где-то существовать? Раньше он не думал об этом, но теперь понял, что когда-нибудь убежит – вдоль по улице, через мост, по дороге, через лесные дебри; возможности шире, чем видит глаз, они беспредельны.

Побег из Невериона столь же возможен, как его бегство из дома в Колхари, как бегство из безумия в это новое здравие.

Он вернулся на мост.

Торговец уже ушел, не иначе с каким-нибудь варваром, но погода стояла теплая, и клиенты шли косяком.

Три недели спустя (а может, три месяца?) он, лежа на сеновале, где солнце сквозь кровельную прореху светило ему в левый глаз, он сказал купцу, чья седая голова покоилась на его животе:

«Отче, ты ведь можешь мне дать еще что-нибудь?»

«Чего тебе еще?» – сонно откликнулся тот.

«Дай мне работу. – Он с усмешкой взъерошил редкие волосы старика. – Не могу же я всю жизнь торчать на мосту и показывать свое гусиное горлышко мужикам, что охочи для забав не хуже мальчишек где-нибудь за амбаром. Я горазд работать».

«Пить ты горазд, вот что», – засмеялся купец.

«Нет, отче. – Он прищурился от солнца. – Я больше столько не пью. Ты уже месяц меня пьяным не видел».

«Здесь у меня нет работы. Есть люди, что возят мой товар в Винелет, но ты для этого не годишься – вдруг тебя кто узнает».

«Я умею править волами – они ведь на волах ездят? И охотно бы поехал на юг».

«Есть, правда, один груз, – сказал купец, пораздумав. – Зерно, но и еще кое-что, понимаешь? Ехать придется укромными дорогами, где таможенников поменьше».

«Поеду там, где велишь».

«Ты всегда казался мне парнем надежным, притом тебя все будут принимать за простого батрака».

«Так я и есть батрак! Небольшого ума, безобидный, все больше помалкиваю. Этакий дружелюбный олух. Ну что такой может везти, окромя зерна? Пойдем-ка пивка попьем. Я доставлю твой воз с зерном куда и кому ты скажешь».

«Ну что ж, пожалуй. Своих постоянных возчиков я не хочу посылать, у них семьи. Если боги выполнят свою работу, все должно пройти гладко, но кое-какая опасность есть».

Превращение из продажного мальчика в контрабандиста далось моему другу столь же легко, как давались все прочие, поделившие его жизнь на множество «до» и «после». Работа на мосту, как видно, так его закалила, что предстоящие опасности уже не пугали. Я часто гадал, кто – собрат по ремеслу или один из клиентов – рассказал ему о жизни контрабандистов. Приходило ли ему в голову, что купец выбрал для этой миссии не самого надежного человека, а просто кого не жалко?