Тиран в шелковых перчатках - Габриэль Мариус - Страница 12

Окутанная темнотой, дрожащая от сырости, которая поднималась от чернильной воды, она впервые чувствовала себя настолько одинокой и брошенной, что несколько раз была готова встать и оттащить чемодан обратно на улицу Риволи.

Около девяти часов, окончательно одеревенев от холода, Купер поднялась со скамейки и устало побрела по адресу на улице Рояль, который дал ей Кристиан Диор. Широкая и величественная, улица начиналась у площади Согласия и другим концом упиралась в церковь Магдалины. По пути Купер наткнулась на мальчишек, продававших омелу, и за несколько франков купила венок, усыпанный жемчужными ягодами. Квартира Диора располагалась в большом здании, в темной парадной гуляли сквозняки. Купер забралась на четвертый этаж, таща за собой чемодан со всеми пожитками, отыскала нужную дверь и постучала. Диор впустил ее и забрал пальто и вещи.

После мрачного осеннего холода комнаты Диора с их мягким освещением предстали тихим убежищем, полным элегантности. Он куда-то исчез с ее пальто и чемоданом, а она тем временем осматривалась. На стенах висели старинные литографии и несколько необычных современных картин, тут и там стояли статуэтки и фарфоровые фигурки. Роскошные обои, красные с золотым тиснением, и шторы на окне — как и следовало ожидать, изящного шитья. Обеденный стол был накрыт на двоих. Маленькая эмалированная плита источала жар, но в самой квартире, как и повсюду в Париже, царил ледяной холод. И все равно, Купер была готова разрыдаться, разомлев от уютной обстановки и тепла.

Диор вернулся, довольно потирая руки:

— Ну что ж, аперитив? Есть «Дюбонне» и «Нуали прат».

Спасибо, наверное, «Дюбонне». Я не люблю сухих напитков. — Она протянула ему омелу, купленную на улице. — Понимаю, что еще рано, но я не смогла устоять — ягодки такие свежие и хорошенькие. Не знаю, доживут ли они до Рождества. Не волнуйтесь, — добавила она, — я не жду, что вы поцелуете меня под омелой, но наверняка найдется кто-то, кого вы захотите поцеловать.

— У нас, во Франции, принято целоваться под омелой на Новый год, — сказал он, принимая венок. — Знаете, а это ведь не простая омела, а та ее разновидность, что растет на дубах. Она встречается намного реже и приносит счастье.

Он повесил венок над дверью. На Диоре были темные брюки и темно-красный пиджак с шейным платком — выглядел он весьма эффектно. Она вдруг осознала, что он вовсе не так стар, как ей представлялось: серые костюмы в полоску, которые он носил у Лелона, и общий дух консерватизма заставляли его казаться старше своих лет, а на самом деле ему вряд ли больше сорока. В домашней обстановке в его чертах — мягком срезанном подбородке, чувственном изгибе рта — проступало что-то почти детское.

— Вы так добры ко мне, — сказала она. — Не знаю, что бы я без вас делала.

— Я счастлив, что смог вам помочь. Временами мы все чувствуем себя беспомощными. Я имею в виду, в выражении чувств. Например, чувства благодарности за освобождение. — Он тщательно разлил напитки. — Годы оккупации были ужасны. Вы и представить себе не можете, насколько они были безрадостными. Петен заключил союз с Гитлером. Немцы грабили Францию, да что Францию — всю Европу. Мы были сломлены. Люди в Париже мерли от голода и холода. В Париже! Вот таким он был, пресловутый Pax Germanica[17]. — Он торжественно поднял рюмку. — Для меня большая честь оказать немного гостеприимства представительнице наших освободителей.

— Я счастлива принять его от лица Франклина Делано Рузвельта.

Они выпили.

— Кроме того, — он поднял палец, — за границей мы все наивны, как дети. Защитить вас — моя обязанность. А сейчас, — он причмокнул губами, — прошу меня извинить, но я должен проследить за тем, что происходит в кухне.

Пока он готовил ужин, Купер отправилась бродить по квартире. Она взяла в руки фотографию молодой женщины, чертами лица настолько напоминающую Диора, что усомниться в том, что это — его сестра Катрин, было невозможно.

— Ваш друг месье Пуленк рассказал мне о вашей сестре. Мне так жаль.

Он выглянул из-за кухонной двери.

— Она вернется ко мне. Переверните фотографию. — Сзади за рамку были заткнуты две карты таро. — Это Шестерка жезлов и Колесница, — пояснил Диор. — Они выпадают в каждом раскладе мадам Делайе, снова и снова, и означают благополучное возвращение.

— Она очень на вас похожа.

— Хотел бы я, чтобы гестаповцы забрали меня вместо нее. Но, конечно, им была нужна она. Мне не хватало смелости заниматься тем, чем занималась сестра: мотаться по Парижу на велосипеде и развозить депеши для участников Сопротивления. Мне же хотелось похоронить себя в ателье и полностью удалиться от мира.

Купер поразило выражение его лица.

— Но вы ведь надеялись.

— До нас доходили ужасные слухи. Сначала всех уверяли, что условия содержания в Равенсбрюке гарантируют чистоту и здоровье. Теперь мы слышим о болезнях, голоде, пытках. Хуже того, говорят, что нацисты систематически истребляли узников — политика экс-терминации. Тысячи — миллионы — погибли в газовых камерах, а их тела сожгли в печах крематориев.

Она не знала, как его утешить.

— Мы слышали то же самое. Поначалу не могли в это поверить.

— Я поверю во что угодно, когда дело касается нацистов. Их методы чудовищны.

Он вернулся к готовке, а она продолжила осмотр. Квартира была оформлена со вкусом, но, как догадалась Купер, скорее за счет гениальной изобретательности, чем благодаря вложению денег. Он создал роскошную иллюзию в стиле рококо, каким-то образом смягчив его женственность. Она заметила изящную китайскую ширму из желтого шелка. За ней скрывалась эротическая бронзовая статуя обнаженного мужчины, которая навела ее на мысли об Амори. А где ночует он? У той малютки-кокни? Или он с какой-то новой женщиной? Ей не хотелось надолго останавливаться на этих мыслях.

— Это ваша мать? — спросила она, рассматривая фотографию в серебряной рамке, на которой была изображена женщина в наряде эдвардианской эпохи.

— Да, это она. Не правда ли, дивная шляпка? Обратите внимание на страусовые перья.

— Вы, должно быть, очень по ней скучаете.

— Да. Хотя прошло уже двенадцать лет.

— Моя мама тоже умерла молодой. Отец так и не женился снова. Он был фабричным рабочим из Ирландии. Прошел путь до мастера, но никогда много не зарабатывал. И страстно боролся за улучшение условий труда. Когда он только начинал, люди работали по шестьдесят часов в неделю за мизерную плату. Станки и печи на фабриках были настолько небезопасны, что рабочим часто отрывало руки и ноги или они могли сгореть заживо. Он возглавил борьбу против таких условий. Но она ему дорого обошлась: он умер от сердечного приступа спустя несколько недель после того, как мы с Амори поженились.

— Мой отец — полная противоположность вашему, — сказал Диор. — Он был богачом. Владельцем огромной фабрики. Прочил меня в наследники семейного дела и пришел в ярость, когда я выбрал карьеру в искусстве. Потом он обанкротился. И теперь я содержу его и двоих братьев за счет своего искусства.

— Какая ирония.

— Кто знает. Возможно, в том, что он разорился, есть часть и моей вины.

— Как это?

— Когда отец понял, что ни я, ни мои братья не собираемся следовать по его стопам, он изъял деньги из производства и вложил в спекуляции на бирже. Великая депрессия уничтожила все его средства. Мне удалось приобрести небольшой дом в деревне, в zone попо, где он сейчас тихо проживает.

— Nono?

— Сокращение от non оссирёе. Оккупированную часть страны они называютja-ja France и обвиняют нас в том, что нам нравится жить под немцами. Но не думаю, что с моей стороны будет преувеличением утверждать, что если бы не моя работа в оккупированном Париже, мой отец и братья умерли бы с голоду.

— Вы хороший человек, месье Диор.

— Я ни то ни се. Ни ja-ja, ни nоnо.