Все, что шевелится - Федотов Сергей - Страница 3

– И тянет, и тянет, – ворчала она, хотя брат очень даже старался, пытаясь в страсти своей пробурить её насквозь.

От трения Туя воспылала, и в наивысшей точке накаливания из ушей её повалил пар. Сестра сбросила наездника и устремилась к ямке. Раскорячилась над зародышами и принялась поливать взбитыми соками.

Человечество родилось.

ГЛАВА 2

Обустройство верхнего мира и сотворение нижнего

Эхе-бурхан очнулась в неопределённое время суток, когда в непрерывной борьбе Ухин Хары и Цаган Дар-эке царило неустойчивое равновесие и было неясно: день ли сменяется ночью или наоборот. Рядом не было ни Пересвета, ни Перетьмы. Родительница всего сущего поднялась с квадратной постели и ударилась головой о колокольно загудевший медный свод. Когда звон утих, сверху прогремел приказ:

– Давай сюда!

Воздев глаза, Эхе увидела откинутую крышку в днище небесного котла. Из дыры свешивался Дзаячи и призывно махал рукой. Мать-родительница подалась к нему, Дзаячи ухватил её за неизвестно откуда взявшиеся титьки и потянул на себя. Нижний, лишённый ног (но со ступнями) шар грязевой бабы прокатился под куполом, и к нему прилипли сцепившиеся Ухин и Дара. Создатель всего дёрнул, и все три шара, составляющие Тело Эхе, проскочили через небесную дыру.

– Здесь твоё место, – сказал Дзаячи, задвигая прозрачную крышку медного свода.

– В небесном дворце? – спросила Эхе-бурхан, хозяйским взором окидывая пространство от медного, страшно кривого пола до хрустальной оболочки, крыши цилиндрической формы чертогов. – Ты его для меня воздвиг?

Пустое пространство ей не понравилось. Она принялась мысленно заполнять его кроватями и диванами, столами и стульями, шкафами и полками, сундуками и комодами, без чего ни одна женщина не представляет себе уюта. Но не успела, к великому её сожалению, фантазия дойти до ярких ковров и кружевных занавесок, не хватило на то времени, прилипшего к грязевым бокам; безудержный полёт хозяйственной бабы прервал равнодушный ответ Дзаячи:

– Нет, мы пойдём дальше, наружу.

Эхе-бурхан поперхнулась, глаза её вылезли из орбит, и создатель всего спасительно хлопнул праматерь всех богов по спине, чтобы привести в чувство. Эхе открыла рот, и из него вылетел и шлёпнулся на пол Хухе Мунхе-тенгри («вечносинее небо»).

– А что мы станем делать снаружи? Там же ничего нет!

– Наше с тобой дело – творить иные миры, – объяснил муж и повелитель.

– Кто же тогда останется следить за тем, что творится под медным котлом?

– Вот он и станет, – сказал Дзаячи, поднимая с пола Хухе Мунхе и грозно глядя ему в глаза. – Станешь следить?

– Стану, отец, стану, – пропищал вечносиний тенгри.

– И за небесным дворцом присматривать?

– И за ним, отец.

– Вот и ладушки, – успокоился папаша, равнодушно отбросил сына в сторону и пинком проломил проход в хрустальной цилиндрической стене небесного дворца. – Поехали, Эхе, – схватил супругу за титьки и устремился в звёздное пространство.

Вылетая в открытый космос, Эхе зацепилась нижним шаром за неровный край прохода, оставив на нём шевелящийся грязный ком, залепивший выход в околоземное пространство. Мать-родительница не заметила потери. Они с супругом неслись к ближайшей звезде, чтобы и там создать пригодные для жизни миры. А поскольку звёзд бесчисленное множество, то на обустройство вселенной им требовалась вечность., И с тех пор на Земле никто не слышал ни о Дзаячи, ни о супруге его Эхе-бурхан.

Хухе Мунхе пообещал папаше следить за порядком под медным котлом и присматривать за небесным дворцом, но перепутал: за дворцом следил, поселившись в нём, а за порядком на Земле только присматривал. Да и то редко. Гораздо больше интересовал его грязный комок, шевелящийся на месте закрывшегося прохода в хрустальной сфере.

На разглядывание комка у Хухе ушло веков двадцать. Всё это время он неизвестно что ел и пил, поглощённый загадкой: а что там, собственно, шевелится? Наконец синий тенгри не выдержал, подпрыгнул и оторвал кусок таинственной грязи. Усевшись на пол, Мунхе разломил ком. Из него выкатились намертво сцепившиеся Ухин Хара и Цаган Дар-эке. Тенгри немедленно взял их себе в жёны.

Цаган оказалась доброй и ласковой женой, но никудышной любовницей. Отнекивалась, когда Хухе Мунхе приставал с ласками: неудобно, мол, заниматься любовью днём, очень уж светло. Зато Ухин предавалась страсти так неистово, что готова была истязать мужа ночи напролёт. Жаль только, всё остальное время злилась и ворчала. И то ей не так, и это не эдак.

Ночная супруга сражалась с мужем на полу небесного дворца и других развлечений не признавала, а Дара полюбила наблюдать за действиями населяющих срединный мир существ, прильнув к прозрачному люку в днище котла. Её интересовало всё: во что одеваются мужчины и женщины, как обустраивают жилища, на чём спят, как и что едят. Насмотревшись, она потребовала от супруга, чтобы тот развёл ей костёр, изготовил ножи, котелки, сковородки и вертела, а также пригнал на выпас стада баранов и коров, табун лошадей и стаю собак. Хухе отмахивался от приставучей бабы, мол, как-нибудь погодя пригоню. Пришлось Цаганке объявлять сексуальную забастовку. Она наотрез отказалась вступать с мужем в интимные отношения до тех пор, пока не исполнит её немудрящую женскую прихоть.

Делать нечего. Мунхе переоделся до неузнаваемости – в шаровары, красную рубаху навыпуск, расшитую жилетку, сапоги, – подпоясался кушаком, вооружился кнутом и под покровом ночи спустился на землю. Угнал стадо коров и овец, а когда пытался украсть табун, забрехали собаки. На лай сбежались пастухи и принялись метелить конокрада. Хухе пытался объяснить, что лошади требуются ему не корысти ради, а дабы ублажить супругу Цаганку. Хочется ей поесть баранинки.

– Баран, баран, – повторял он, уворачиваясь от крепких кулаков и катаясь в пыли, сбитый удачными пинками.

Пастухи поняли так, что грабить их пришёл сам цыганский барон, и пустили в ход свои пастушьи кнуты. Но тут они погорячились: кнутом верховный тенгри владел куда лучше их всех, вместе взятых. Кнутовище в его руках плясало как живое, плеть косила направо и налево, путая ноги нападающих и валя их в траву рядами и колоннами. Казалось, что Мунхе вооружён не обычным кнутом, а японскими нунчаками, – никто из нападающих не мог пробить сферическую защиту, созданную вращением божественной плётки.

Тогда пастухи взяли своего повелителя в топоры. Получив пару тумаков обушком по затылку, тенгри понял в божественном озарении: плетью обуха не перешибёшь, – и бросился наутёк так быстро, что на лошади не догнать. Конная погоня поняла это и быстро догадалась швырять вслед Хухе подковы которые, устрашающе свистя, догоняли бегущего, хлопали по загривку, спине, рукам и ногам и возвращались назад в ловкие руки пастухов. Тенгри зауважал умных землян.

– Подков… (тут ещё один доисторический бумеранг ударил его по башке). – Бог потерял половину мысли…

– …ков бой! – подумал он, оглянувшись. Загляделся на рослого пастуха и получил подковой в лоб. Упал и был бы, наверное, забит насмерть за конокрадство, хорошо, что Ухин Хара, выручая мужа, погрузила землю в незапланированную тьму. Преследователи потеряли цыганского барона. Он же, продышавшись, подкрался к истекающей в течке кобыле, намочил рукав, а потом сунул его в ноздри вожаку табуна. Жеребец учуял запах и, свесив чуть ли не до земли орудие огула, бросился на конокрада. Хотел потоптать, но тенгри, спасая задницу, ринулся в небеса. Жеребец бросился следом, а за вожаком и весь табун поскакал прямо по воздуху в верхний мир.

От грохота копыт по медному своду под колпаком раздался трудновыносимый гром, а от искр из-под подков родились молнии. Так земляне впервые познакомились с грозой.

Они привыкали к новому страшному явлению природы, пока гроза не сменилась безопасными зарницами. Это Дар-эке по примеру срединных жителей развела на небе костёр пожарче, перерезала горло барану пожирней, а тушу насадила на вертел и принялась готовить ужин.