Ручей (СИ) - Пяткина Мари - Страница 31

В особо тяжкие моменты Саломэ на пару дней ложилась в медкапсулу в наркодиспансере и чистила кровь, но психологическая зависимость никуда не девалась, уж слишком ей нравилась безмятежность макового поля, в то время как трезвая реальность, даже вне абстиненции, контрастно жалила неустройством. Однажды басист привёл с собой на репетицию товарища, тот оказался Стасом, охотником Шульги. Саломэ отсосала ему со всем старанием, и Стасик забрал её в колыбу. К музыкантам она возвращаться и не захотела. Здесь было всё необходимое для жизни: еда, крыша, сухой экстракт макового поля, собственная медкапсула (сбросить дозу) будто в диспансере, и мужчины, которым так не хватало тепла.

— Наркота у ней, да парней главней! — кивая на Саломэ, в рифму сказала полноватая, светлоглазая Катерина с густыми русыми волосами, — у меня наоборот. Я всегда любила мальчиков, лет с двенадцати поняла, что жить без них не могу, так бы каждого и обняла, они такие милые, как щенки, только лучше, и все разные! Уж начнёшь, так не остановиться. А на хмурый подсела случайно, когда в Париже пела.

Катерина закончила культурный колледж, ездила на гастроли с народным хором и перебывала где угодно. В поездке попробовала героин, кто-то подарил артистам увесистый пакет. Сперва нюхала, затем стала колоть. Две другие певицы не пристрастилось, а она — да. Из хора её выгнали, мать хотела сдать Катю на принудительное лечение, к счастью, пацики приютили в колыбе и не дали пропасть в недрах лечебницы. В наркотике Катерина была умеренной, поесть любила и пребывала, как говорится, в теле, артельную медкапсулу не любила и ложилась туда только дважды, вылечить вульгарный триппер.

Зэчка Валентина, кареглазая сухая блондинка, особо о себе не трепалась, иногда рассказывая что-то поварихе, тётке Лизе, которая на своё усмотрение утаивала информацию или интерпретировала для масс. Эти двое не торчали, но порой любили прибухнуть, потому что вечером, по дороге на пищеблок, Лана дважды встречала обеих, держащихся за стены с самыми серьёзными лицами.

Коробки с реквизитом приехали через мебельную фабрику во вторник перед боем. Лана в ужасе ожидала совсем уж кринжовых, аниматорских костюмов, но наряды, как оказалось, в срочном порядке мастерил модельер-художник кабаре. Говорящей посуде полагались высокие сапоги, крохотные голые платья из гипюра и латекса с бондажными рукавами-перчатками, с огромными шляпами, собственно, и составлявшими основную деталь: одна была исполнена в виде графина на блюде, две другие изображали коньячный бокал на короткой ножке. Натуралистичные, но лёгкие, из тонкого пластика, они крепились к голове широкими лентами и фиксировались под подбородком и вокруг шеи.

Лане для роли Белль полагалось чрезмерно декольтированное, классически жёлтое и по-своему даже красивое платье, но какое-то чрезмерное. Неудобство обнажения можно было терпеть, если бы к платью не прилагался создающий объём чудовищный жёсткий подъюбник, который Лана сразу отвергла. Она слишком нервничала, отчего случился сбой цикла. Экая неприятность произошла у Белль…

— Не торчим, пробку не нюхаем, не ебёмся, — сказал Шульга сурово. — Много я от вас не прошу, спутник, там, на орбиту вывести, или рогача в одно рыло завалить. Завтра все раскумарятся по мелочи и поработают на публику, будете шнапс носить, показывать жопы и визжать, когда вас ущипнут, а если кто-то недоволен, то пусть прямо щас с концами уёбует, на его место с десяток блядей найдётся.

Уходить никто не хотел, женщины разобрали наряды под ликующие смешки поварихи, по причине возраста и веса в вакханалии не участвовавшей, и ничего несвойственного себе не делающей — просто канапе и холодные закуски. Лана ожидала, что как минимум троих своих парней Шульга переоденет во что-нибудь не менее вызывающее, но тем он даже побриться не велел, или не вонять ногами.

— Это дискриминация наших прав, — сказала Лана. — Чего мы должны в карнавал переодеваться, а они — нет?

— Шоу пидарасов в горах, на базе Геньчика Зарецкого, — коротко ответил Шульга. — Как вспомню — так блюю.

Серого пришлось закрыть к огромному его негодованию, и сидел он один-одинёшенек: Капелька желала участвовать во всех приготовлениях, спровадить её было совершенно невозможно. Рабочие с мебельной фабрики устанавливали трибуны с круговыми креслами и вип-зоной первого ряда, в колыбе стало шумно от привлекательных для любопытной дочки чужаков. В пищеблоке готовилось, синтезировалось и раскладывалось бесчисленное множество закусок для шведского стола, там Капелька тоже паслась, получая от поварихи лакомый кусочек. Шлюхи с зэчкой Валентиной мерили наряды, негодуя и восхищаясь по очереди, с ними Капелька приобщалась к моде в стиле гротеск и развивала лексикон.

— Мама, а из пизды моей горячей крови ты попьёшь, это как?

Лана схватилась за голову.

— Где ты эту гадость услыхала?! Забудь немедленно!!!

— Саломэ с тётей Валей сапоги поделить не могут, каждая себе хочет.

— Это вагина на грубом сленге, — пояснила Лана. — Не повторяй за ними, они ужасные грубиянки, фу.

Раскумаренная, но не убитая в хлам Саломе, сделала ей макияж и причёску, в которую воткнула алую розу, и Лана сама себя не узнала, глянув в зеркало. В большей степени эта женщина походила на куртизанку.

— Здесь не хватает украшения, — сказал Шульга, ткнув пальцем ей в шею. — Чтоб слишком на сиськи не пялились. Как не крути, бои первичны, как сифилёк, сиськи вторичны, как сыпь.

И принёс янтарные бусы.

— Не проеби, малая, — попросил. — А то ещё дольше отрабатывать придётся, глядишь, обвыкнешься тут и застрянешь, как бляди.

Лана отметила смену в своём статусе: из матерей её перевели в малые, непонятно, к дождю или вёдру, но уточнять не стала. Нулевая точка пищала, не затыкаясь, пропуская всё новых и новых людей. Прибыл нанятый конферансье с моднейшей, не по возрасту молодёжной стрижкой и красной мордой, попросил опохмелиться и гримёрную. Нарядная молчаливая Валентина в костюме стакана увела его с собой. Мужчины ожидали прибытия участников с ксенозверьём, готовились разводить по разным углам колыбы по избежание преждевременных столкновений. Лана увидела лишь одного из них, сплошь татуированного мужика с ящером, похожим на варана. Тот приехал в специальной клетке и прорезиненном мешке. Боец выглядел устрашающе, Лана так разволновалась, что ушла.

Изнывающий от голода и скуки Серый обнюхал её с ног до головы и помял подол. Она взяла его на руки и стала гладить. С утра Серого кормили только раз, сперва он бодался лбом, требуя еду, затем услышал звериные крики и насторожился, словно всё понял, а может, и в самом деле понимал. К-к-к-к-ке?

— К-к-к-ке, — со вздохом ответила Лана.

Он заметался вдоль двери, временами застывая, как статуэтка, приникая носом к щели. Нанюхался, наслушался, и бросился к Лане, извиваясь всем телом. Да, он понимал, что звери едут ради него.

— Ты должен выиграть, — сказала Лана, оглаживая морду.

— А меня возьмёте? — спросила Капелька. — Я хочу сесть в первый ряд, с дядей Лёшей.

— Нет, дорогая, тебе там делать нечего. Противное зрелище — звери дерутся.

— Если Серый победит, то не противное, он же наш, — упрямилась дочь. — А чужих мне не жалко, они противные.

— У тебя будет важная миссия — помогать тёте Лизе раскладывать фрукты и сладости…

Капелька в голос заревела.

— Все пойдут, а мне нельзя-а-а! — кричала она, размазывая слёзы. — Все нарядные, а я не-е-ет!!! Все в новый зал, а я к бабе Ли-и-изе!!!

Только этого Лане не хватало.

— Дорогая, вытри слёзы, я и так нервничаю, — умоляюще сказала она. — Хочешь бусы поносить? Смотри, какие красивые. Только не теряй, потом вернём Шульге.

Бусами Капелька быстро утешилась и позволила завязать себе бант, после чего, как добропорядочная фройляйн, пошла в безопасный пищеблок.

В серых сумерках, окутавших комнату, Лана сидела неподвижно, сложив на коленях руки. Зверь, глядя на неё, успокоился тоже, весь подобрался и замер, прижавшись к бедру. Так и ждали вдвоём, прислушиваясь к далёкому шуму. Дверь открылась и он поднял голову, немедленно вздыбив отростки под ушами. Внутрь заглянул высокий тощий Макар, тупой, молчаливый парень из числа приходящих охотников.