Цвет в кино: от Кубрика до Пон-Джун Хо - Наливайко Максим - Страница 5

Кадр из фильма «Цвет граната» (1968)

Его «Ашик-Кериб» — экранизация одноименной азербайджанской сказки, известной нам в версии Михаила Юрьевича Лермонтова. Бедный ашуг (певец-поэт) Ашик-Кериб из Тифлиса отправляется странствовать в поисках признания и богатства, чтобы выплатить калым отцу возлюбленной и взять ее в жены. Лермонтовский Ашик-Кериб странствует семь лет, параджановского невеста ждет 1000 ночей, но в обоих вариантах цифры условны. Как условен и жанр. Именно это и нужно Параджанову: вневременность легенды и богатство фактур, рожденных в фольклорных хитросплетениях Закавказья.

«Ашик-Кериб» даже фильмом можно назвать скорее формально. Тут, как и в предыдущих картинах кавказского цикла («Цвет граната» (1968) и «Легенда о Сурамской крепости» (1984)), Параджанов продолжает делать то, что делал всегда, даже когда не мог снимать кино, — объемные коллажи. Буйство материй — ткани, металл, стекло, камень, насыщенный предметный мир: от ритуальной утвари и персидских ковров до безумных головных уборов, собственноручно сделанных Параджановым, а также голуби, индюки, петухи, лошади, ослы и верблюды, нарисованные на камне и идущие вдоль городских стен, — все это, сложенное в плотный ряд безупречных визуальных композиций, позволяет фильму быть чем-то еще. Например, культуролог и семиотик Юрий Лотман называл увиденное на экране «иллюстрациями, разворачивающимися в новеллы». И в этом калейдоскопе образов именно цвет сочетает предметы по смыслу и выстраивает сюжет, не давая увиденному смешаться в бесконечный восточный базар.

Ставит картину Параджанов на «Грузия-фильм», на главную роль берет армянина Юрия Мгояна, дублирует на азербайджанском языке (Лермонтов называет «Ашик-Кериба» турецкой сказкой, но услышал он ее именно на азербайджанском). Когда в конце 1980-х, после многочисленных гонений и продолжительного тюремного заключения, у Параджанова наконец-то появится возможность выехать за границу, в одной из французских газет напишут: «Нет такой статьи Уголовного кодекса, которую не приписали бы Сергею Параджанову […] И конечно, национализм, хотя по природе своей он ярко выраженный космополит. Не считает нужным дублировать на русский язык «Тени забытых предков» — националист! Считает нужным дублировать на азербайджанский язык «Ашик-Кериба» — опять националист! Он устало улыбается и перебирает четки, когда говорит, что ему остается снять лишь немой фильм, который не потребует дубляжа…». Но ведь немое кино он и делает.

Поэтика Параджанова визуально самодостаточна, и все звуковое сопровождение скорее необходимо для комфорта зрителя, как необходим был тапер на показах немых картин. В «Ашик-Керибе» это тем более заметно, что большую часть экранного времени актеры не произносят ни слова — реплики и пение ашуга в исполнении Алима Гасымова накладываются поверх изображения.

Кадр из фильма «Ашик-Кериб» (1988)

Вот и отношения с цветом у Параджанова схожи с теми, что существовали в немом кино, когда цветной пленки еще не изобрели. Черно-белую пленку либо окрашивали через трафарет — кадр за кадром, миллиметр за миллиметром, вручную нанося краски на наряды, дома, пейзажи; либо заливали весь кадр одним цветом. Красным, желтым, синим. И в зависимости от того, что было на экране, цвет обретал обобщенное, символическое значение. Красный цвет кадра мог означать пожар, любовь или войну. Розовый — романтическую сцену или расцвет. Но главное, цвет целиком создавался руками кинематографистов, продолжал быть рукотворным в нерукотворном искусстве.

Вот и у Параджанова цвета кочуют с предмета на предмет: черная вуаль, черная лошадь, черный гранат (раскрашенный вручную) — или же определяют цветовой ориентир кадра: красный танец, черная клятва, золотая обитель. Цвета эти неизменно превращают конкретный предмет в символ: так, птица перестает быть птицей и становится вестником печали или счастья. И цветов этих в кадре, как правило, несколько, и значения их усложняются, множатся.

Усложняет Параджанов и жанр. Вместо прямого пути ашуга к славе и богатству при дворе паши, как это было у Лермонтова, Ашик-Кериб Параджанова странствует, играет на свадьбах у слепых и глухонемых, попадает, наконец, к Надыр-паше, но покидает золотую клетку, чтобы повстречаться с настоящими бедствиями и в итоге вернуться на родину ни с чем. С цветами Параджанов работает так же, как и с историями. Срывает их с реальных средневековых эмалей, ковров и платьев и складывает в собственный авантюрно-философский сюжет.

Кадр из фильма «Ашик-Кериб» (1988)

Кадр из фильма «Ашик-Кериб» (1988)

Первый титр гласит: «Праздник урожая». И в кадре появляются белый рис и красная роза. Белый и красный это цвета соков жизни: семени и крови. В них завершенность, полнота бытия. Но значения усложняются, стоит выйти за рамки обрядового действия и перейти к сюжетному.

Из первых кадров белый цвет переносит свое значение в сцену с влюбленными: он все еще — сок жизни там, где составляет часть движения — так, например, разлетался брошенный рис. В сцене любовного гадания на ромашке по ускоряющемуся темпу реплик прочитывается учащенное дыхание во время любовных утех, на сей раз летят белые лепестки. Но здесь белый уже от красного отделен. Над влюбленными устроились два белых голубка — и в этом белом отразилась чистота и невинность намерений и душ влюбленных. Эти же голубки появятся и в финале, когда ашуг успеет к своей возлюбленной. И это основное самостоятельное значение белого — цвета невест, святых и ангелов.

Кадр из фильма «Ашик-Кериб» (1988)

Но почти всегда красный и белый неотделимы друг от друга, как жизнь идет рука об руку со смертью: так проливает капли граната — последние капли жизни — на лицо старого умирающего ашуга Ашик-Кериб, прежде чем в светлых одеждах, ставших саваном, опустить его в могилу. Но и там Ашик-Кериб прикроет голову ашуга красной материей. Красный цвет жизни здесь сменяется бессмертием, обретенным через искусство. Старый Ашуг покидает мир, но и остается в нем.

Кадр из фильма «Ашик-Кериб» (1988)

Кадр из фильма «Ашик-Кериб» (1988)

Черный и красный в то же время — это цвета войны. Здесь жизнь соприкасается с отрицанием жизни. Именно черно-красными цветами зачастую расписывалась шахматная доска в исламских странах. Это цвета сражения. Цвета пламени и сожженной земли. Цвета доблести и агрессии. На черном коне и в красном тюрбане мчится за Ашик-Керибом бек, чтобы обмануть его, украсть его одежды, солгать о его смерти и взять в жены его возлюбленную.

Ближе к финалу на площади родного города ашуга по черной дороге идут его мать и сестра, тут черный цвет возвещает об их скорби по Ашик-Керибу, но и у матери, и у сестры по красной ленте — они продолжают жить. Так цвета работают по отдельности.

А вот три дороги на площади отмечают необходимую триаду: красный, белый, черный. Три основных для средневековья цвета. Три компонента, которые позволяют жить, питают сердце сомнениями и надеждой. Черный разбивает законченность бело-красного сочетания, но вместе с тем обращает человека к его праву выбирать (если обратиться к зороастрийской традиции). В фильме в чистом виде триада появляется еще единожды.