Цена империи. Фактор нестабильности - Тарханов Влад - Страница 26

Я спускаюсь со стены бастиона и направляюсь на плац, где уже выстроены плотными рядами гвардейцы, моряки, солдаты и офицеры крепостного гарнизона. Мне соорудили небольшой помост, вокруг которого буквой «П» выстроились войска, трибуна окружена казаками лейб-гвардейцами. Поднимаюсь на сию платформу, рядом со мной становятся адмиралы флота. Они сегодня особенно хмурые. Понимаю. День торжественный, а радоваться нечему. Ветерок, лениво гнавший снеговые облака, стихает. На плацу устанавливается мертвая тишина.

– Матросы и солдаты! Господа офицеры и адмиралы! Прошу простить меня.

Пауза. Шепоток прошелся по толпе. Что, не ожидали?

– Прошу простить меня за опоздание. В сей день мы обязаны были воздать должное славе Российского флота. Синоп стал последней грандиозной победой нашего парусного флота над сильнейшим противником! Память наших славных побед должна вдохновлять нас, делать наш флот самым лучшим в мире. Государство и император заботятся о флоте, стараются сделать его лучше, оснастить и обеспечить всем необходимым. И что в ответ? Предательство? Измена? Заговор? Черная неблагодарность. Мой батюшка, Николай Павлович, считал неблагодарность самым отвратительным из человеческих грехов. А предательство – грех иудин, ничуть не лучше. Пока я задерживался, верные слуги государевы арестовали причастных к заговору. Следствие установит всех, кто в нем был замешан. Посему предлагаю тем, кто был в этом подлом деле замешан, но от участия отказался – выйти из строя. Обещаю им прощение, понижение в чине, но не более того. Тех, кто вышел с оружием противу государя, ждет строгое и справедливое наказание. Если ты идешь проливать кровь, будь готов к тому, что тебе ее пустят самому. Приказываю… заговорщикам… выйти из строя!

В любом заговоре есть сомневающиеся, оступившиеся, глупцы, которые потом либо прячутся, либо просто не могут переступить через какие-то свои внутренние барьеры. Декабристы? Так и среди них были те, кто не вышел на Сенатскую площадь! Четырнадцать. Ну что же. Осталось еще одно дело.

Палтов Александр Ильич, капитан-лейтенант, командовал ротой гвардейского экипажа. Хорошо проявил себя в русско-турецкую войну. Говорят, что храбрый офицер, который заботится о нижних чинах. В роте – непререкаемый авторитет. Круглое лицо, большая лысина на голове, аккуратные усы, нос картошкой. В глазах растерянность. Никакой тебе удали. Я смотрю на него молча. Он с каждой минутой моего молчания чувствует себя все неувереннее, кажется, ему неуютно в его мундире… батенька вы мой, как же так… внезапно вспоминаю, что в моей ТОЙ реальности, сынок сего капитана Палтова, Александр Александрович, станет помощником пана гетьмана Скоропадского… Да, не все в порядке в консерватории, точнее, в одной семейке… Ладно, судьбы потомков дело такое… непонятное и мутное. Понятно, что этого типа играли. Вопрос только: кто? Думаю, что Константина играли тоже вслепую. Впрочем, следствие покажет. С гауптвахты ухожу, так и не сказав «руководителю» восстания ни слова.

Санкт-Петербург. Мариинский дворец

1 декабря 1880 года

Тимашев крепко сдал. Надо срочно искать ему замену. Черт возьми! Это будет неправильно, если такого талантливого человека загонять на работе как ломовую лошадь. Он и так тянет слишком большой воз проблем. Круги под глазами. Лицо как-то еще более осунулось. Наверное, великие знания – великие и печали. Точнее и не скажешь.

– Александр Егорович! Как ваше здоровье? Ваш внешний вид меня беспокоит.

– Откровенно говоря, государь, не очень. Тяжело. Хотел просить вас об отставке.

– Ну что же, Александр Егорович, думаю, что мне необходимо пойти вам навстречу. Я определюсь с вашим преемником, и тогда прошу вас немедленно обратиться к хорошим врачам и привести свое здоровье в порядок. Вы же понимаете, что такой государственный ум, как ваш, не должен пропадать. После лечения вернетесь в Государственный совет. Там создана комиссия по законодательству относительно наших спецслужб, в том числе новых. Вы ее и возглавите. Понимаете, даже беззаконие мы должны творить согласно букве закона.

– Воля ваша, государь.

Тимашев покорно и как-то обреченно склонил голову. Да, к скульптуре вам вернуться будет трудновато. Вы все-таки носитель секретов весьма высокого уровня. Но перейдем к тем баранам, из-за которых мы тут собрались.

– Хорошо, так что у нас по Кронштадту?

– Во главе заговора стоял Палтов. Сыграли на его недовольстве в продвижении по службе. Как-то его сотоварищи пошли вверх, а самого капитан-лейтенанта тормознули. Он достаточно амбициозен. Был близок Константину Николаевичу, считал, что опала сего великого князя ему и помешала продвинуться наверх. Командовавший гвардейским экипажем контр-адмирал Головачев остался вам верен, принял активное участие в подавлении заговора, как и флигель-адъютант Дубасов, из командиров экипажа только капитан Скрыдлов никак себя не проявил… Был в запое. Третий день. В числе заговорщиков его точно не было. Из адмиралов никто заговор не поддержал. Я бы назвал это заговором лейтенантов.

– Группа молодых офицеров решили пробиться наверх за счет одного авантюрного хода?

– Примерно так и должно было выглядеть, Михаил Николаевич.

– А на самом деле?

– А на самом деле появились интересные фигуры. Идельвер Эрсен. Это партнер Альфонса Курве, они участвуют в реконструкции Санкт-Петербургского порта. Господин Эрсен тайно встречался с женой Палтова. Причем с ноября эти встречи стали весьма интенсивны. Мы за этим партнером следили еще с тех пор, как стали распутывать змеиный клубок по портовой реконструкции. Идельвер имел влияние на Константина и контактировал с хлеботорговцами, его роль в атаке и банкротстве Путилова теперь уже несомненна. Установлены его связи со Вторым отделом и банком «Лионский кредит». Через него Палтов получал деньги на заговор, пьянки с соратниками, подкуп нужных людей, в общем, французский след, государь.

– Ну что же, если увязать это с ноябрьским демаршем дважды битого генерала Шанзи[18], требовавшего (!!!) скорейшего заключения военного союза с Францией, то интересные мысли возникают, так, Александр Егорович? Где сейчас этот агент Эрсен?

– Выехал во Францию пятнадцатого ноября.

– Не было способа его придержать?

– Мы не были до конца уверены, государь. Это только сейчас его роль стала очевидной.

– Александр Егорович, меня радует, что вы столь ответственно относитесь к своим обязанностям. В нашем деле ошибаться, а тем более ошибочно кого-то задерживать – непозволительная роскошь.

Тимашев опять поклонился, склоняясь перед гениальными высказываниями патрона. Ага. Знаю я его! Кремень-человек. С твердыми принципами. И это неплохо. Но как-то не всегда сопутствует успеху дела. Говорить ему, что господин Эрсен был перехвачен в Варшаве людьми полковника Мезенцова, я не стал. Меня ведь интересовало, кто из высшего света, из наших дорогих франкофилов или франкмасонов стоял за этим заговором. В то, что обошлось без них – не верил совершенно. А Тимашеву действительно пора в отставку. И кого на его место? Воронцова-Дашкова? Так у него и так дел невпроворот. Стоп! Не сейчас. Эту кандидатуру надо серьезно обдумать.

– А сейчас, Александр Егорович, не откажите мне в любезности пропустить по рюмашке в честь удачно завершенного дела. Благодаря вашей службе еще один переворот провалился. Эх… Такого бы начальника корпуса да моему батюшке…

– Так у Николая Павловича был великолепный Бенкендорф. – несказанно удивился Тимашев.

– Да, Александр Христофорович был на своем месте, а вот господа Орлов и Дубельт покушение на Николая Павловича проспали. Есть все основания считать, что батюшка был отравлен, ибо Крымская война шла к истощению напавшей стороны, и англичане боялись, что она затянется надолго. Мой же брат Александр был неверно информирован о состоянии дел в Крыму. Посему был заключен этот позорный мир.