Переворот - Борис Кристина - Страница 15

– Потому что боялся?

– Да. Я всё ещё боялся, что расстрою ещё больше своих родителей, вернувшись к ним калекой или вообще к ним не вернусь. Я их и так огорчил. Но как только я получил весть о том, что их больше нет, я стал преуспевать в своём деле.

–Потому что ты уже ничего не боялся?

– Да. Самое страшное уже произошло, а дальше мне стало всё равно. Так вот если у рыцаря есть жена и дети, семья в общем, он будет бояться даже покалечиться, потому что не захочет потерять свою семью или стать ей ненужной, а это сильно мешает разить мечом.

Если у рыцаря есть семья, его сердце будет принадлежать семье, а не королеве, а значит рисковать своей жизнью ради выгоды королевы он не будет, ибо нужен живым его семье.

– Как можно отдать своё сердце этой жестокой женщине?

– Поверь, могли, – вздохнул Генрих – и много кто так делал.

«Многое вы не знаете, дети. Я же её застал ещё молодой и доброй королевой Маргаритой, а не грозной королевой-матерью. Не всегда она такой была. А вы уже родились тогда, когда вся доброта в ней угасла. Люди, такие же, как и я, служили ей, помня о том времени – времени доброй и молодой королевы. Как же бывает опасно незнание.» – с грустью подумал Генрих:

– Быть может ты и права. – ответил Генрих.

– А как ты огорчил своих родителей?

– У них были совершенно другие планы на меня, но я всё испортил.

– Расскажешь?

– Да нечего там рассказывать. Родители хотели, чтобы я стал помощником кузнеца, который не имел наследников. Значит, всё дело, после смерти кузнеца, досталось бы мне. Но я ушёл на службу к королеве.

– Сам? Добровольно?

– Я был молод. Я… давай не будем об этом.

– И что тебе сказали родители?

–Отец выгнал меня. Мать умоляла остаться. А я, пылкий и молодой, был убеждён, что поступаю правильно, ушёл. Я ещё деньги им посылал, но они возвращались с отказом от отца. Последний раз деньги вернули с устным ответом гонца, что посылать деньги больше некому – родители умерли.

– А братья? Сёстры? Хоть кто-то остался?

– Я был единственным сыном, да и вообще единственным ребёнком моих родителей.

– Единственный сын… – ахнула Оливия. – представляю какие надежды они на тебя возлагали.

– Понимаю. Быть может, если бы я мог вернуться в то время, я бы так не поступил.

Наконец каша стала горячей:

– Она мягче, чем обычная каша. – удивилась Оливия.

– Ну да, обычную кашу даже в королевской кухне надо грызть. Как эта женщина из лесного города сделала её такой? – задумался Генрих.

– Не знаю. Что-нибудь ещё от неё осталось?

– Конечно. Немного каши с перемолотым мясом. – «Видимо, даже у таких блаженных проблемы с зубами» – со смешком подумал про себя Генрих. – Но её лучше оставить на то время, когда похолодает, и нам потребуется больше сил на поход.

Голод и усталость сделали своё дело: после сытной еды они развалились на шерстяном плаще спать, укрывших еловыми ветками и сорванной сухой травой, чтобы не замёрзнуть ночью:

–Как ты оказалась у Уолтона? – неожиданно спросил Генрих

–Ты правда хочешь это знать?

–Ну да. Люблю слушать истории на ночь.

–Это не та история, чтобы её рассказывали на ночь.

–Ну же. Я же про себя тебе рассказал. Ты мне должна историю. Так как ты попала к нему?

История Оливии

–Случайно. Обычно, в бордель приходят бедные девушки, которым некуда идти, либо они рождаются в нём, а меня нашли у ворот города. Я предлагала людям себя служанкой за еду, одежду и укрытие от дождя и холода. Мимо проходил Уолтон, предложил работу в его заведении.

–Значит ты бедная девушка, которая не сама пришла, а её пригласили?

–Не совсем. Я не из бедной семьи.

–А откуда же?

–Трудно объяснить. У меня есть две семьи. В одной я родилась, а в другой меня воспитали.

– Ну да. Расскажи мне подробней.

–В первой семье нас было семеро: мама, папа, два брата, две старшие сестры и я. Еды у нас хватало, чтобы прожить зиму, но места, чтобы поспать, было очень мало, так как часть нашего дома сгорела одним летом, а, чтобы всё построить, нужны руки. Папа с мамой вечно работают в поле. Братья слишком маленькие, чтобы строить дом, сёстры не мужчины, да и меня растили, потому мы все ютились в одной уцелевшей комнате, забивая щели сеном, чтобы не дул ветер. Рядом с нами никто не жил. Вокруг нас только поле и лес. Сёстры мне обещали, что братья скоро вырастут и помогут папе построить новый дом, который будет больше прежнего. Мы все спали на одной кровати, точнее на куче тряпок на полу: братья, сёстры, родители. На этой кровати мы ели, спали. На этой кровати родители при нас зачали ещё одного братика, при нас родили этого братика, при нас заворачивали его в тряпки поменьше. На этой кровати он прожил неделю и умер, так как кто-то во сне его придушил. Никто не знал, кто это сделал, да и родители не выпытывали – все понимали, что никто не виноват в смерти братика. И никто не виноват, что у нас так мало места.

Мне было, кажется, пять лет, когда я потерялась. Тогда было очень тепло, нет, жарко, это важно! Помню, что было много травы, но трава уже была жёлтой. А если «стало жарко и жёлто, значит работы в поле становиться больше с каждым днём.» Так мне говорила одна из сестёр. Странно, я ведь даже имена их не помню, ни одного имени, а тот день я забыть не могу.

Сёстры работали с мамой в поле, меня попросили собрать яблок и сложить их в одну кучу у дерева, чтобы потом сёстры с мамой забрали их в корзины быстрее, пока не стемнело. Дерево это находилось недалеко от поля. Могучее такое, большое дерево. Я собирала яблоки в одну кучу, видела вдали свою маму и сестёр, а потом я отвлеклась на журчание. Я поняла, что это журчит вода. Мне было жарко и, по своей глупости, я побежала на шум, чтобы освежиться и принести маме и сёстрам в ладошках воды, чтобы и они могли пережить эту жару, а если не хватит, зачерпнуть ещё и принести. Добежала тогда до речки, выпила, зачерпнула, поскользнулась о камень, и течение меня унесло в неизвестном направлении. Я кричала, барахталась, звала на помощь, но вода всё время попадала в рот. Силы быстро покинули меня, и я перестала сопротивляться в надежде, что меня кто-нибудь найдёт и приведёт домой. Больше я свою первую семью не видела. – Оливия замолчала. Повисла тишина. Генрих посмотрел на неё изумлёнными глазами, хотя Оливия не заметила этого в темноте. Старик испуганно спросил, – а дальше что было?

– Дальше я нашла свою вторую семью. Я доплыла до речной мельницы, где чудом меня спас мельник. Привёл к себе домой. Там была его жена и двое мальчишек, такие как я, их сыновья. Ничего не говоря, эта женщина меня раздела, дала штанишки и рубашку одного из своих сыновей, дала мне поесть. Я молча переоделась. Помню, как только мне дали поесть, я заплакала. Попытки узнать, откуда я, как я оказалась в реке, были тщетны. Больше меня и не спрашивали. Так я осталась у них жить. Они назвали меня Оливией. Мальчишки стали для меня братьями, а женщина и мельник, новыми родителями. Они мечтали о девочке, потому для них я стала дочкой. Спала я вместе с братьями. Когда я увидела у себя кровь между ног, мама мне объяснила, что теперь я сама могу родить своих сыновей и дочерей. С тех пор я спала раздельно. Места там было куда больше, нежели в моём старом доме. Да и людей рядом было много. Я жила в большой деревне. Братья помогали отцу с мельницей, а я помогала маме по дому. То время для меня было самым счастливым в моей жизни.

Однажды мама почувствовала себя плохо. Пропали силы, лежала, ничего не ела, только стонала. Она жаловалась, что ей холодно, хотя её тело было горячим. Соседи давали всякие травы, уверяя, что они помогут ей излечиться. Так она мучилась две недели, а потом её горячее тело стало навсегда холодным. Я сильно плакала, когда хоронили её. Дальше, от такой заразы померла половина деревни, в том числе и мой отец. Потом братья выгнали меня из дома. Они нашли себе невест, а приводить в дом невесту, где живёт чужая девка, они не хотели. Они всегда ревновали меня к маме, ведь я была её долгожданной дочкой. Вскоре я стояла у ворот в поисках работы, и там я встретилась с Уолтоном.