Синий шихан - Федоров Павел Ильич - Страница 8

Пятилетнего Микешку привез тогда пастух Кошубей, выкормил, воспитал и определил в подпаски. И вырос в степном приволье лихой наездник, бесстрашный и дерзкий. Его не только кони побаивались, но и бывалые казаки. Только Маринка его ничуть не боялась. С десяти лет вместе скакали на жеребятах, гоняли волков и лис. С Микешкой и договорилась Маринка встретиться у озера, когда он под вечер выгонит из тугая на предгорные пастбища конский табун.

Маринка въехала в густой осокоревый лес. Ястреб, хорошо знавший дорогу, настойчиво потянул поводья влево. Маринка проехала по узкой, заросшей зеленым тальником тропинке. Вдруг Ястреб, сердито фыркнув, рванулся в сторону и остановился. Маринка едва удержалась в седле. Натянув поводья, она приподнялась на стременах и вскрикнула. На тропинке лежал человек. Бледное, позеленевшее лицо его обросло густыми русыми с проседью волосами. Всклокоченная борода упиралась в расстегнутый воротник изношенного пестрядинного кафтана.

Маринка попятила жеребца назад. Ей казалось, что человек начинает шевелить головой и поднимает кверху худую, мосластую руку. Человек действительно зашевелился и вяло отмахнулся ладонью от наседавших мух. Он тихо и протяжно застонал. Маринка поняла, что перед ней лежит очень истощенный человек. Спрыгнув с коня, она привязала его за сук осокоря и стала подходить ближе. Человек почувствовал ее приближение, вздрогнул, приподнял голову и открыл глаза. Он долго смотрел на Маринку и шарил около себя исхудалой рукой. Сухой, напряженный блеск его глаз заставил Маринку остановиться. Бессильно уронив на траву голову, пожевав губами, глухо спросил:

– Ты кто?

– Человек, – произнесла Маринка первое пришедшее на язык слово.

Он осмотрел ее колючим, пронизывающим взглядом и, задержав глаза на казачьих шароварах, со стоном проговорил:

– Вижу, что человек, только не пойму; не то парень, не то девка. Ты из какой станицы?

– Из Шиханской, – ответила Маринка уже смелее.

– До Зарецка очень далеко? – спросил он и попытался сесть, но тут же бессильно упал на спину.

– Больше ста верст.

– Сто верст!.. Нет, не дойду. Значит, все кончено… – прошептал он точно в забытьи и плотно закрыл ввалившиеся под бровями глаза.

– Да вы совсем хворый! – Маринка, наклонившись, присела на корточки.

– Больной, дочка, лихорадка замучила, – сказал он и, приоткрыв глаза, снова пристально оглядел странно одетую девушку. – Случайно, не атаман ли у тебя отец?

– Какой атаман! – Маринка замахала руками. – У меня очень хороший отец.

– А атаманы, значит, нехорошие? – На лице исхудалого человека мелькнуло подобие улыбки.

– Мой отец сам атаманов не любит, – с наивной откровенностью проговорила Маринка. – Хотите пирога с луком?

– Пирога-а… – человек часто заморгал глазами. Пирога-а… – повторил он протяжно. Пожевав губами, сказал: – Ты б мне воды, дочка, зачерпнула. Вон там, в котомке, кружка и чайник.

Маринка вытащила из-под его головы котомку. Достала чайник. Сбежала по тропинке к роднику, зачерпнула воды. Человек жадно выпил целую кружку. Попросил было еще, но тут же отказался:

– Погоди, дочка, сразу много нельзя. Вот и легче стало. Спасибо. Как тебя зовут?

– Маришей.

– Ну, а меня Василием. Если бы не ты…

Марина подала ему большой кусок пирога. Василий поблагодарил кивком головы и с жадностью стал есть… Когда половина была съедена, он, видимо, что-то вспомнил и отложил пирог в сторону.

– Будет, – сказал он медленно и вдумчиво. Выпив еще несколько глотков воды, начал расспрашивать Маринку, далеко ли до станицы Шиханской, какая у нее семья, куда она и зачем ездила.

Маринка на все вопросы отвечала с присущей ей откровенностью и предложила отправиться в станицу.

– У нас там и фельдшер есть.

Василий оглядел свою одежду и грустно улыбнулся.

– В таком виде мне нельзя. Атаман-то у вас вон какой, как бочка толстый, сама же рассказала, что без шашки никуда не ходит. Еще в этапную упрячет.

– За что же прятать-то? Вы совсем хворый.

Василий приподнялся. Силы, видимо, возвращались к нему.

– Ты говоришь, зачем меня упрячет атаман? – Василий загадочно усмехнулся. – Непременно упрячет. Личность будет выяснять. А как выяснит, так в Сибирь…

– За что ж в Сибирь-то? – Маринка широко открыла глаза и, что-то сообразив, робко спросила: – Может быть, человека убили?

– Нет, не убивал.

– Так чего ж вам бояться?

– Ну бояться-то, предположим, мне есть чего, да я не из трусливых. Значит, говоришь, до Зарецка сто верст?

– Да, – кивнула головой Маринка. – Не дойдете. – Сокрушенно вздыхая, спросила: – Вы там живете?

– Нет. Не был никогда.

– Зачем же вам в Зарецк?

Маринка удивлялась этому непонятному человеку все больше и больше.

– Где же ваш дом?

– У меня его сроду не было.

Еще не легче! Человек нигде не живет, никогда дома не имел.

– А семья у вас есть? – спросила Маринка.

– Была когда-то. А теперь потерял. Не знаю где.

Василий глубоко вздохнул. Потерев руки, неожиданно спросил:

– Около Зарецка где-то есть золотые прииски, знаешь?

– У нас нет. Скоро, говорят, будут. Купец Буянов открывает. Сегодня к нам в станицу приезжал. И за одну девушку сына сватал. Два пуда золота сулил.

Проговорив Это, Маринка густо покраснела. Потрогав в кармане золотые сережки, вспомнила пьяный кураж раскосого, неопрятного Буянова, который должен был стать ее свекром. Страшно стало на душе от такого воспоминания.

Василий уловил на лице Маринки какую-то растерянность. Пытливо посматривая на нее, спросил:

– Не тебя ли, красавица, сватали?

– Может, и меня, – резко ответила Маринка и отвернулась.

– Небось просватали?

Маринка, возбужденно блеснув глазами, отрицательно покачала головой.

– А два пуда золота?

– Мой тятька знает, что дочь его не овца, и не продаст, коли сама не захочу. А от золота у нас беда одна. Как только открыли его на Урале, пьянство несусветное пошло, драки, до смерти убивают.

И тут же рассказала Маринка о страшной судьбе Микешкиных родителей, которых убили за найденный ими самородок.

– А на Домбаровскую целым табором заграничные купцы прикатили. На рысаках разъезжают. Много земли хотят закупить, чтобы золото откапывать да к себе за море увозить.

Но этот худой, большеголовый, с серыми глазами незнакомец знал об этих купцах гораздо больше, чем она. Бежав с каторги, Василий работал в Сибири на приисках, принадлежавших английской компании. Он видел, как обширные русские земли отдавались царским правительством русским и иностранным капиталистам вместе с лесами и дешевой рабочей силой, как разоренные крестьяне тысячами умирали от голода и болезней.

В Орскую степь, на недавно открытые золотые прииски, по заданию большевистской партии для пропагандистской работы среди рабочих и пробирался бывший политкаторжанин Василий Кондрашов. В дороге он заболел.

– Значит, много народу туда идет? – переспросил Василий.

– Много. И бродяжек всяких полно. Толпами идут. Оборванные. Страсть глядеть.

Покосившись на Василия, Маринка смущенно умолкла. Ее новый знакомый и походил и не походил на «бродяжку»…

Кондрашов понял мысли девушки. Осматривая свои рваные сапоги, спросил:

– Меня тоже принимаешь за бродягу?

Маринка опустила темные глаза. Левой рукой сломала ветку. Над ее головой вздрогнули широкие, маслянисто блестевшие листья молодого осокоря. За него был привязан конь. Помахивая головой, он срывал сочные листья и, пытаясь выбросить удила, скалил зубы.

– Никогда я, дочка, бродягой не был, – заговорил Василий твердым голосом. – Ты уж меня не пытай пока, дочка… Потом я тебе, так и быть, все расскажу.

Из-за Уральских гор набежали темные тучки, за которые пряталось солнце.

– Мы увезем тебя, дядя Василий, к себе в станицу, – торопливо проговорила Маринка после глубокого раздумья.

– А кто это мы? – пытливо спросил Василий.