Ганнибал - Харрис Томас - Страница 19

Шкафы для документов, вот они. Стоят по центру коридора по всей его длине, мрачного оливкового цвета в свете ее фонаря.

Здесь, в этой камере, сидел «Многократник» Миггз. Мимо него она просто терпеть не могла проходить. Миггз, который шептал ей всякие гадости и обрызгал ее спермой. Миггз, которого доктор Лектер убил, приказав ему проглотить собственный грязный и гнусный язык. А когда Миггз умер, в камеру поместили Сэмми. Того самого Сэмми, чье поэтическое творчество так поощрял доктор Лектер, и это произвело на поэта неизгладимое впечатление. Она и сейчас прекрасно помнила, как завывал Сэмми, декламируя свои стихи:

У нее до сих пор сохранился этот текст, записанный крайоновым карандашом.

Теперь камера была забита матрасами и тюками с постельным бельем, увязанным в простыни.

Вот наконец и камера доктора Лектера.

Прочный стол, за которым он читал, по-прежнему стоял, привинченный к полу, в центре камеры. Полки, на которых стояли его книги, теперь были без досок, но кронштейны все еще торчали из стен.

Старлинг нужно было заняться шкафами, но она стояла, словно прикованная к камере. Здесь произошла самая замечательная встреча в ее жизни. Здесь она тогда испытала удивление, шок, изумление…

Здесь она услышала о себе вещи до ужаса истинные, так что ее сердце отозвалось подобно огромному колоколу.

Она хотела войти внутрь. Она хотела войти внутрь камеры, это было такое непреодолимое желание, как желание спрыгнуть с балкона, как манит к себе блеск рельсов, когда слышишь грохот приближающегося поезда.

Старлинг посветила фонарем вокруг себя, осмотрела заднюю часть шкафов для документов, потом направила луч на соседние камеры.

Любопытство заставило ее переступить через порог. Она стояла теперь в центре камеры, где доктор Лектер провел восемь лет. Она занимала его место, его пространство, то самое, где видела его тогда, и уже подумала было, что ее сейчас проймет дрожь, но этого не случилось. Положила пистолет и фонарь на его стол, аккуратно, чтобы фонарь не скатился, а потом положила на его стол и ладони, но нащупала только сухие крошки.

Ничего, кроме разочарования. Камера была пуста, свободна от своего былого обитателя, как сброшенная змеей старая кожа. И Старлинг подумала, что кое-что стала теперь понимать: смерть и опасность вовсе не обязаны являться в парадном мундире. Они могут явиться и в виде поцелуя возлюбленного. Или в солнечный день, рядом с рыбным рынком, под звуки «Макарены», несущиеся из динамиков магнитолы.

Ладно, ближе к делу. Перед ней стоял ряд шкафов длиной около восьми футов, в целом – четыре шкафа высотой до подбородка. В каждом было по пять ящиков, закрывающихся с помощью одного английского замка в верхнем ящике. И ни один из замков не был заперт. Все ящики были заполнены папками с документами, некоторые толстые, все забраны в картонные корочки. Старые папки из «мраморного» картона от времени стали хлипкими, а более новые были сделаны из толстой манильской бумаги. Медицинские карты давно умерших людей, относящиеся к тем временам, когда была основана эта спецбольница, к 1932 году. Они размещались приблизительно в алфавитном порядке, а некоторые материалы были засунуты плашмя позади папок, в дальних углах длинных ящиков. Старлинг быстро просмотрела папки, держа тяжелый фонарь на плече и пробегая пальцами свободной руки по картонным обложкам. Она пожалела, что не захватила с собой маленький фонарик, который можно зажать в зубах. Как только она немного разобралась в системе хранения, она смогла пропускать уже целые ящики, не просматривая папки под литерой «И», небольшое количество карт под литерой «К», стремясь поскорее добраться до «Л». Вот наконец: «Лектер, Ганнибал».

Старлинг извлекла большую папку из манильской бумаги, сразу ее ощупала, есть ли внутри рентгеновский снимок, положила папку поверх других медкарт, открыла ее и обнаружила внутри историю болезни покойного И. Дж. Миггза. Черт побери! Этот Миггз, кажется, будет ее преследовать до гробовой доски! Она переложила папку наверх шкафа и быстро просмотрела папки на «М». Папка с фамилией Миггза была на месте, где ей и полагалось по алфавиту. Она была пуста. Ошибка? Кто-то случайно положил документы Миггза в папку Ганнибала Лектера? Она просмотрела все папки на «М» в надежде обнаружить документы без обложки. Потом вернулась к литере «К», все более осознавая, что это начинает ее здорово бесить. Запах помещения раздражал все сильнее. Сторож был прав, здесь трудно дышать. Она уже просмотрела половину дел на «К», когда поняла, что запах… все время усиливается.

Какой-то плеск сзади – и она резко обернулась, занося фонарь для удара, другая рука скользнула под блейзер, к рукоятке пистолета. В мощном луче фонаря в луже воды стоял высокий человек в грязных лохмотьях. Одна его нога чудовищно распухла. Одну руку он выставил в сторону, в другой держал осколок разбитой тарелки, а обе его ступни были обмотаны полосами разорванной простыни.

– Привет, – произнес он еле ворочающимся в воспаленном рту языком.

Даже через разделявшие их пять футов Старлинг ощущала исходящий у него изо рта мерзкий запах. Рука ее под блейзером переместилась с пистолета на газовый баллончик.

– Привет, – ответила она. – Не могли бы вы встать вон туда, к решетке?

Мужчина не двинулся.

– Ты Иссусс? – спросил он.

– Нет, – ответила Старлинг. – Я не Иисус. – Какой знакомый голос. Старлинг лихорадочно пыталась припомнить…

– Ты Иссусс?! – Его лицо исказила гримаса.

Голос! Думай же, вспоминай!

– Привет, Сэмми, – произнесла она. – Как ты поживаешь? Я как раз думала о тебе.

А что о нем думать? Мозг быстренько подал всю нужную информацию, правда, не совсем в нужном порядке.

Положил отрезанную голову своей матушки на поднос для пожертвований, пока прихожане пели «Отдайте все лучшее Господу». И заявил, что это самое лучшее, что у него есть. Баптистская Церковь Широкого Пути, где-то в глухой провинции. И был очень зол, как говорил доктор Лектер, что Христос все никак не приходит.

– Ты – Иссусс? – спросил он опять, на этот раз жалобно. Потом сунул руку в карман, вытащил сигаретный бычок, длинный, почти в два дюйма. Положил его на осколок тарелки и протянул ей как пожертвование.

– Сэмми, мне очень жаль, но я не Иисус. Я…

Сэмми вдруг ожил, заметался в ярости, что она не Иисус, и его голос гулко понесся по коридору:

Он поднял осколок тарелки, занося его острый конец, как мотыгу, и сделал шаг к Старлинг, ступив обеими ногами в лужу, лицо искажено судорогой, свободная рука цапает воздух в пространстве между ними.

Старлинг чувствовала, как шкаф больно врезается ей в спину.

– СМОЖЕШЬ ТЫ УЙТИ С ИИСУСОМ… ЕСЛИ БУДЕШЬ ХОРОШО СЕБЯ ВЕСТИ, – процитировала Старлинг, четко и громко, как будто он стоял далеко и она старалась до него докричаться.

– Ага, – сказал Сэмми совершенно спокойно и остановился.

Старлинг пошарила в сумочке, нащупала шоколадный батончик.

– Сэмми, у меня есть «Сникерс». Ты любишь «Сникерсы»?

Он ничего не ответил.

Она положила батончик на папку и протянула ему, как он протягивал ей осколок тарелки.

Он впился в батончик зубами, даже не сняв обертку, потом выплюнул бумагу и откусил почти половину «Сникерса».

– Сэмми, здесь кто-нибудь еще бывает?

Он пропустил ее вопрос мимо ушей, положил остаток батончика на свою тарелку и исчез за грудой матрасов, валявшихся в его бывшей камере.

– Это что еще за хреновина? – Женский голос. – Спасибо, Сэмми.

– А вы кто? – окликнула Старлинг.

– Не твое собачье дело.

– Вы здесь с Сэмми живете?